— Мухсин! Перестань! Мухсин! — смущенно уговаривала его Санния. Вдруг она придвинулась к нему вплотную и поцеловала его в щеку. Мальчик почувствовал теплоту и нежность этого поцелуя, свежего, как роса, посмотрел на нее и увидел, что она тоже плачет.
Снова наступило молчание. Прервав его, девушка стала допытываться о причине его слез. Мухсин пробормотал что-то невнятное, но скоро овладел собой и сказал, что все понимает. Он ничего для нее не значит. Ему очень тяжело, что она это скрывает, и лучше бы…
Мальчику было трудно говорить, и он только добавил, что ни в чем ее не упрекает. Ему стыдно и больно, он винит одного себя, никто не виноват, что он надеялся на невозможное и предавался обманчивым мечтам.
Мухсин говорил возбужденно, срывающимся голосом, а Санния взволнованно, с скрытым наслаждением слушала его. Когда он умолк, девушка взяла его дрожащую руку в свою и шепотом сказала, смотря ему прямо в глаза:
— Ты не прав, Мухсин. Зачем так сердиться? Стыдись! Если бы ты ничего для меня не значил, я не учила бы тебя играть на рояле и не просила у мамы на это разрешения. Помнишь, в тот день, когда я увидела тебя на крыше?..
Сердце мальчика затрепетало. Он взглянул на девушку, и глаза его вопрошали: «Это правда?»
Санния продолжала тихим, проникновенным голосом упрекать Мухсина за его слова, и мальчик не знал, что делать, как отвечать. Ему казалось, что он унесся в какой-то заоблачный мир, такой призрачный, что в нем не чувствуешь даже счастья, которым полна эта минута.
Наконец он пришел в себя и подумал, что сейчас надо обнять девушку, осыпая ее руки и лицо поцелуями. Но у него не хватало на это храбрости, и он все еще сидел неподвижно, а мгновения летели. Когда Мухсин решился наконец последовать зову своего бурно бьющегося сердца… время уже было упущено. Он услышал шаги служанки, которая вошла и доложила, что старая госпожа вернулась из города.
Мухсин поднялся и стал поспешно приводить себя в порядок. Он опустил руку в карман, чтобы достать платок и вытереть мокрое от слез лицо. Незаметно для служанки Санния подала ему свой шелковый платок и шепнула:
— Оставь его у себя, на память.
Появилась старая госпожа в черном выходном изаре и, увидев Мухсина, подошла с ним поздороваться. Санния сказала ей, что Мухсин пришел проститься перед отъездом и нарочно остался подождать, пока она вернется из города. Старая госпожа поблагодарила Мухсина и пожелала ему счастливого пути. Она просила передать привет его матери, если та ее не совсем забыла.
Мальчик попросил разрешения уйти. Женщины проводили его до лестницы, и он помчался вниз в каком-то чаду, не чувствуя под собою ног, пьяный от счастья, словно возвращался из волшебного, сказочного мира.
Глава семнадцатая
Вернувшись домой, Мухсин увидел, что тетка уже приготовила подарки, которые он завтра должен увезти. Дома не было никого, кроме Заннубы и Мабрука. Стоя около хозяйки, слуга затягивал тюк веревками. Увидев запыхавшегося Мухсина, Заннуба заявила, что почти все готово, осталась только его одежда. Она давно собиралась упаковать все, что Мухсин возьмет с собой, но приходила старая госпожа, мать Саннии, и помешала ей.
Сказав это, Заннуба спохватилась и смущенно умолкла, словно допустила какую-то оплошность. Мухсин насторожился и удивленно спросил:
— Она была здесь?
Заннуба хотела солгать, но встревоженный Мухсин подошел к ней и до тех пор ласково уговаривал тетку, пока она не призналась:
— Да, она была здесь. Знаешь зачем? Я скажу тебе по секрету, Мухсин. Только не проболтайся!
Она говорила так таинственно, словно поверяла ему тайну. Мухсин серьезно ответил:
— Не беспокойся, тетя! Рассказывай!
Заннуба еще поколебалась, но все же наклонилась к Мухсину и шепотом поведала ему новость: мать Саннии пришла сказать, что в руки доктора Хильми, ее мужа, попало письмо Селима-эфенди к их дочери. Доктор очень расстроился, но решил не разглашать этого, чтобы сохранить дружбу с соседями, и просто отослал письмо обратно с первой же почтой. Доктор Хильми ничего не сказал дочери о письме, он только попросил жену осторожно предупредить Саннию, чтобы она не давала повода к таким недопустимым вещам.
Мухсин опустил голову и задумался. Его радужное настроение померкло. Значит, Санния не знала о письме Селима и это не она возвратила его, не приписав ни слова? Кто знает? Возможно, она и не вернула бы письма, попади оно прямо ей в руки, а дала бы самый благоприятный ответ?
Это предположение огорчило мальчика, но, вспомнив о том, что только что произошло, он отогнал эту мысль. Разве Санния не говорила ему, что с тех пор, как она его увидела на крыше… разве она не плакала вместе с ним? А ее поцелуй… Нет, у него не должно быть таких мрачных мыслей. Он не имеет права сомневаться в Саннии, ведь теперь она его богиня…
— Клянусь пророком, я уже давно ожидала этого. Вот увидишь, Селим еще причинит ей много неприятностей, — злобно усмехаясь, прошептала Заннуба.
В тот день, когда пришло письмо от Селима, доктор Хильми, как всегда, сидел после обеда перед аптекой аль-Гавали. Попивая кофе, принесенное из ближайшей кофейни, он что-то рассказывал. Его окружало несколько человек; судя по их возрасту и внешнему виду, они, как и доктор, были чиновниками на пенсии. Все с интересом и удовольствием внимали его речам.
Доктор повествовал о том времени, когда он служил военным врачом в Судане. Этот рассказ, несомненно, являлся заключительным звеном целой цепи других приключений, о которых доктор Хильми поведал своим слушателям на предыдущих «собраниях».
Рассказчик на минуту умолк, чтобы отпить глоток из своей чашки и собраться с мыслями. Рассеянным взором окинул он шумную, полную движения площадь Ситти Зейнаб. Ни один из слушателей не проронил ни слова: все взирали на доктора, с Нетерпением ожидая возобновления прерванного рассказа.
Воспользовавшись перерывом, один из присутствующих вытащил из кармана своего старомодного сюртука табакерку и молча протянул ее соседям. Захватив небольшую понюшку и сунув ее в нос, он громко чихнул и воскликнул:
— Аллах!.. Аллах!.. Аллах!..
Сидевший около него заведующий городской аптекой обернулся и недовольно спросил:
— Ты еще долго будешь чихать, Шабан-эфенди? Мы хотим дослушать рассказ доктора.
Шабан-эфенди, бывший секретарь судебного архива, вынул из кармана большой платок и высморкался.
— Конечно, эфенди! Продолжай, пожалуйста, доктор, — сказал он.
Доктор поставил чашку на блюдце, стоявшее около него на стуле, и посмотрел на присутствующих, как бы спрашивая, на чем он остановился. Один из слушателей — в прошлом инспектор здравоохранения Эшмунского округа, а теперь помещик — поспешно сказал, перебирая янтарные четки, которые носил из старческой религиозности, а возможно и просто для важности:
— Ты рассказывал про мудирийю Бахр аль-Газаль[43].
— Да, Бахр аль-Газаль… — мечтательно повторил доктор Хильми.
Он помолчал и снова окинул взглядом площадь с рассеянным видом человека, погрузившегося в воспоминания о далеком прошлом.
— Это верно, доктор, что одна мудирийя Бахр аль-Газаль величиной с весь Египет? — спросил Шабан-эфенди, борясь с желанием чихнуть.
Доктор не ответил и обернулся к присутствующим, собираясь продолжать рассказ. Все молчали,
