— Зачем? Хвала Аллаху за вашу красоту!.. Для обыска. Необходимо произвести обыск… Не разрешите ли вы мне произвести у вас обыск?
Так пытался Селим сблизиться с сирийской красавицей. Но его проделка стала известна, и слух о ней быстро распространился. Вышел скандал, и в результате последовало увольнение на год.
Все это с быстротой молнии промелькнуло в голове Селима, и он не вымолвил ни слова. Поняв, о чем думает брат, Абда сказал тоном человека, выражающего справедливое возмущение:
— Правильно. Помолчи лучше. Дело и так ясно как солнце.
Селим поднял голову и спокойно спросил:
— Что тебе от меня надо?
— Сам. знаешь, — ответил Абда, стараясь сдержать гнев. — К чему столько слов? Мы все это знаем.
Селим выпрямился.
— Послушай! — горячо и серьезно сказал он. — Довольно! Твои уловки нас не обманут! Ты, эфенди, напрасно хитришь. Нет, ведь это даже не хитрость. В твоем положении хитрец сказал бы все начистоту, а ты только отрицаешь. Мне все известно, но я не хочу болтать. Если не веришь, я готов доказать свои слова. Призываю присутствующих в свидетели.
— Доказать свои слова?
— Конечно, — быстро ответил Селим. — Желаешь доказательств? Пойдем вместе, и позволь мне обыскать твои вещи и одежду.
Абда насмешливо расхохотался.
— Как ты сказал? — воскликнул он. — Обыскать? Машалла! Разве твоей милости не запрещено делать обыски?
Все молча слушали их перебранку. Но волновался только Мухсин. Страх и тревога сжимали его юное сердце. А между тем ему нечего было опасаться, он мог быть совершенно спокоен. Никому и в голову не приходило обвинить или только заподозрить пятнадцатилетнего мальчика в краже женского носового платка!
В дверях вдруг появился Ханфи. Он посмотрел на ужинающих своими близорукими глазами и спросил:
— В чем дело? Чего это вы сегодня шумите, точно вас замесили на дрожжах ифритов[12]? Успокойтесь! Я явился! Вот я!
Никто ему не ответил. Только Заннуба соблаговолила поднять глаза и бросить на него пренебрежительный взгляд, потом ее лицо приняло прежнее отсутствующее выражение.
— Я не вижу ни еды, ни питья! — продолжал «почетный председатель», подходя к столу. — Где же ужин, о котором вы говорили? Мы слышали, что ужин подан. По-видимому, это ложный слух.
Заннуба подняла голову и вяло сказала, указывая рукой на миску:
— Разве ты не видишь?
Ханфи нацепил на нос очки и заглянул в миску.
— Вареные бобы? — воскликнул он. — Дай что-нибудь другое, ради Аллаха, о Умм-Хашим![13]
Не взглянув на него, Заннуба встала и отправилась на кухню.
— Есть и другое блюдо, — бросила она, выходя из комнаты.
Все в ожидании притихли.
Ханфи сел на свое место возле Мабрука и некоторое время молчал, надеясь, что кто-нибудь заговорит. Наконец он откашлялся, поправил очки и стал по очереди вглядываться в лица своих родичей. Настроение братьев удивляло его, и ему хотелось узнать причину их странного поведения.
— В чем дело? Что случилось с народом?
Никто не шевельнулся и не потрудился ответить. Наконец Мабрук повернулся к Ханфи и тихо, многозначительно произнес:
— Скажу без шуток, народ перессорился.
— Перессорился? — удивленно спросил Ханфи. — Кто с кем?
— Все! — кратко ответил Мабрук.
— Все? Но почему? Что случилось, да не простит им Аллах?
— Без шуток, все! — ответил Мабрук. — Видно, ссориться всем сразу очень весело!
Ханфи был заинтригован.
— Но из-за чего же они поссорились? — спросил он.
Мабрук не ответил. Бросив быстрый взгляд на других и убедившись, что все безмолвствуют, он тоже погрузился в молчание. Сколько ни приставал к нему Ханфи, подталкивая его локтем и подмигивая, чтобы заставить заговорить, слуга молчал и только вращал своими большими глазами, переводя их с одного на другого. Потеряв всякую надежду добиться чего-нибудь от Мабрука, Ханфи отвернулся от него и пробормотал:
— Удивительно, клянусь Аллахом!
Тщетно старался «председатель» вызвать братьев на разговор. В конце концов ему все это надоело, и он молча принялся за еду.
Вскоре вернулась Заннуба. Одного взгляда острых глаз Мабрука было достаточно, чтобы узнать, что лежит на блюде, которое она принесла.
— Гусиная ножка пожаловала! — громко объявил он.
Ханфи театрально воздел руки к небу и воскликнул:
— Не может быть!
Быстро вскочив, он поправил сползшие на нос очки и взглянул на блюдо.
— Все ясно! Да, такова печальная истина, молодые люди!
И, став в позу, он торжественно провозгласил:
— Ее величество гусиная ножка!
Все подняли головы и, увидев надоевшую еду, переглянулись, а затем устремили глаза на Абду, словно спрашивая, каково его мнение и как он намерен поступить. Ведь сегодня он особенно не в духе.
Но Абда не шевельнулся. Он подождал, пока Заннуба поставила блюдо на середину стола, потом поднял глаза и долго молча смотрел на него. Вдруг он, словно коршун, схватил гусиную ножку, подбежал к окну, выбросил ее на улицу и так же молча вернулся на свое место.
За этой немой сценой последовала минута ошеломленного молчания, но потом все разразились одобрительными возгласами и радостным смехом — все, кроме Заннубы. Громче всех хохотали, кричали и шумели, конечно, Ханфи с Мабруком. «Почетный председатель» и «почетный слуга» веселились от чистого сердца. Им хотелось как можно дольше наслаждаться шумом и хохотом, раз для этого наконец представился повод. Ханфи долго и весело смеялся, поглядывая на Мабрука, который громоподобно хохотал, приговаривая:
— Ах! Ах! Вот так гусиная ножка!
Вдруг Ханфи повернулся к Абде.
— Ты забыл, сиди Абда, — сказал он, — что кофейня уста[14] Шхаты недалеко от нас. Держу пари, что гусиная ножка упала какому-нибудь посетителю на голову.
— Поистине мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! — тотчас же откликнулся Мабрук.
— Вся жизнь — назидание и поучение, — поддержал его Ханфи самым серьезным тоном.
— О Аллах всемогущий, сохрани нас от зла! — со вздохом Подхватил Мабрук. — Посетитель сидит себе, извиняюсь, в полном благополучии и, ничего не подозревая, требует чашку кофе без сахару или там кальян, и вдруг на него падает…
— На него падает гусиная ножка! Аллах да сохранит нас и избавит от зла! — взмолился Ханфи.
Заннуба задыхалась от злости. Поступок Абды вывел ее из себя, но она сдерживалась и молчала.
А Мабрук, покачивая головой, продолжал:
— Вся жизнь, извините, — назидание и поучение!
И Заннуба не выдержала.
