I.
Говорили инвалиды, что питаются они чем Бог посылает: ловят рыбу, собирают ягоду, грибы. Забегают к ним деревенские ребятишки (единственно, кто готов слушать солдатские были), иногда приносят из дома хлеба краюху, несколько картофелин в карманах да пару тройку луковиц…
(Сколько таких горемык проживало тогда по окраинам деревень и сел в Западной и Восточной полосах необъятной империи, не поведал мне ни один справочник.)
…После Рождества Иван обошел родных, распрощался с ними, поклонился в последний раз родительским могилам и пустился в обратную дорогу.
Но было еще одно дело, исполнить которое обязался Иван Арефич перед памятью товарища и своей совестью.
По известному адресу здесь же, в Симбирской губернии, навестил семью Евдокимова. Разыскал он нужную избу, назвал себя жене Тимофея, а потом взрослым уже детям.
Разделся Иван, прошел в горницу, посадили его в красный угол. Тогда достал он из кармана завернутые в чистый платок медали и орден – награды своего товарища.
Много воды утекло с тех пор, как не стало хозяина дома. Рассказал Иван его близким про то, как воевали они вместе, как ходили за Урал на Лену и про то, как погиб его друг. Заплакала вдова, и посерьезнели дети, хотя младшие отца-то и не знали.
Поглядеть на солдата, что служил с отцом вместе, послушать его рассказ зашла и старшая дочь Тимофея; у нее самой подрастали уже дети, погодки пяти шести лет. Привела она с собой подругу ровесницу Ульяну, которая жила по соседству. Ульяна молча сидела на лавке, слушала Ивана внимательно, в тот вечер так слова и не сказала.
Когда они ушли, поведала вдова, что росла Ульяна сиротой – родители ее погибли в большом Симбирском пожаре 1864 года, отец успел выбить окно и вытолкнуть на двор девчушку, ей тогда едва двенадцать исполнилось… Почти сразу же рухнула крыша, никто больше не спасся… Забрали сироту дальние родственники, стала она нянчить их детей, работала наравне со взрослыми. Замуж так и не вышла, то ли потому, что на гулянья, как подруги, не ходила – некогда было, то ли из-за приданного, которого не предвиделось – какое приданное у сироты!
Всю ночь беспокойно вертелся Иван на лавке с боку на бок, все думал. А утром спросил у вдовы Тимофея, куда Ульяну сватать идти.
На следующий день обвенчали их в ближайшей церкви, и повез Иван Арефич свою законную жену Ульяну Дмитриевну в город Харьков.
Поселились они у деда Носаченко уже насовсем, сняли угол в его комнатке, отгородились занавеской. И потекла у прадеда совсем другая жизнь – как у всех обывателей.
Родила ему Ульяна двух сынов погодков. Первенца уговорила она назвать Иваном, а второго, что появился на свет в 1877 году, крестил Иван Арефич Александром – по имени Государя Александра II, при котором отслужил без малого двадцать лет (портрет царя перекочевал теперь с крышки сундука на стену под иконами). Младший сын, Александр, и был моим дедом.
С дядькой Гаврилой, как называла Носаченко Ульяна, жили одной семьей, Уля готовила на всех, стирала. Одинокий старики вовсе к ним привязался, когда родились пацанята, с ними возился, играл в доме и во дворе, рассказывал немудреные сказки да песни напевал колыбельные.
Захаживали к ним прежние сослуживцы Ивана, отделенные унтер-офицеры из его роты, выпивали по стопке за наследников, поминали товарищей, старому да малым приносили солдатские гостинцы: деду табачку, ребятишкам – когда яблоко, а когда гильзу от патрона, начищенную до желтого блеска…
В марте 1877 года не вернулся утром дед Носаченко домой с ночной своей сторожевой службы. Нашли его мертвым у рыночных рядов – убит был ночью старик. Тело забрали в участок, потом свезли в барак на территории больницы, где держали покойников.
Иван пошел к знакомому околоточному надзирателю: хотелось ему узнать, кому помешал безобидный инвалид – здесь его все знали уже много лет.
Надзиратель сказал только, что старика удавили, а кто и почему, пока неизвестно, но постарается проведать.
Деда Иван хоронил сам, сделал все честь по чести; отпевали убиенного в Троицкой церкви, потом свезли на ближайшее кладбище, что размещалось тогда на Власовском переулке, могилку устроили рядом с покойной его женой.
В последний путь провожали Носаченко солдаты Пензенского полка, не раз заходившие к нему на огонек, да несколько таких же, как он, стариков.
Через день после похорон вызнал Иван, что убили деда Гаврилу раклы с Холодной горы, верховодил у них вор по прозвищу Пы таль. Да вот только полиции ничего не докажешь. За что убили, околоточный не знал: то ли появился сторож не ко времени, то ли прознал о чем старик.
Между тем стало известно, что в ту же ночь ограблен был склад оптовой бакалейной торговли Воловика, размещался он неподалеку – на Рыбной улице. Может, воры тащили добычу через рынок… А взяли тогда много…
Пыталя этого, с дружками его, Ивану видеть приходилось не раз: с наглою рожей похаживал он по рыночным рядам, играл фунтовой гирькой на ремешке.
Просил Иван околоточного показать, где кучкуется шайка. Прошлись они вместе к Холодной горе, издалека, как бы ненароком, кивнул надзиратель в нужную сторону. Тогда же договорились, что шепнут Ивану про тот день и час, когда можно будет застать душегубов наверняка.
«Есть людишки, вызнать-то можно, только и тебя тогда по догадке найдут, кто же еще за старика станет заступаться…» – засомневался околоточный надзиратель.
На это Иван отвечал, что коли обскажут все в точности, то искать его будет некому…
Сам, между тем, сходил в полк, переговорил с унтер-офицером, что заступил на его место. Договорились: когда будет на то сигнал, пять шесть солдат покрепче, из тех, кто хорошо знал деда Гаврилу, с собою позвать.
Через неделю, только вернулся Иван со службы, постучал в окошко человек, сказал тихо: «Сегодня, к ночи…» – и исчез.
Открыл Иван солдатский свой сундучок и достал старый амуничный ремень, который хранил еще с Кавказской линии.
Догадалась обо всем Ульяна… Запричитала: двое мальцов у них, второму и года нет, сам седой уже и не только за себя, мол, теперь в ответе…
Хотел Иван на жену цыкнуть построже, но подошел, погладил по голове: «Не сомневайся, к утру буду…»
После вечерней поверки Иван Арефич вызвал своих из части. Ушли без лишнего шума, ножи с собой не брали – решили оружие не поганить.
В кромешной тьме вывел Иван солдат к хате, стоявшей впритык к Холодногорскому кладбищу. Шли аккуратно, чтобы тонкий ледок, схвативший к вечеру лужи, не хрустнул под ногами. Вокруг – никого; осторожно глянул Иван в оконце: пили, гуляли человек восемь девять, плоскую, как блин, рожу Пыталя заметил он сразу.
Развернул Иван Арефич тряпицу, велел испачкать сажей носы да щеки, пояснил: «Нам веселей, а им потом привычней будет с чертями хороводы водить…»
Расставил свою команду: двоих к окну, сам и трое других подошли к двери: «Пора!»
Раму ударом ноги вышиб унтер из Иванова взвода, и сразу, головой вперед, как в воду, прыгнул в хату Стефан Литинский.
Дверь, вместе с притвором, вынес Иван плечом, за ним ворвались в дом его товарищи…
Дня через три, как бы невзначай, встретил Ивана околоточный: «Слышь ка, на Холодной горе Пыталя пригрели до смерти, всем девятерым головы, как курям, говорят, свернули. Трое-то из них здоровые были раклы, да и остальные – оторви да брось…»
«Ишь ты, видно чего не поделили», – «удивился» Иван и добавил: «Давай ка, помянем деда Гаврилу еще раз, теперь уж с чистой совестью».
Зашли в Троицкую, поставили свечи, потом к Ивану направились. Выпили за упокой души старика, Уля тоже рюмку пригубила.
