винтовку и целиться, научил досылать патрон трехлинейки.
Понравилось солдатам, что малец, несмотря на то, что был в чистой одежде, не раздумывая лег на бруствер; в мишень, правда, попал только с третьего выстрела.
Предложили винтовку и Ивану Арефичу, тот взял ее в руки, передернул затвор, но потом сказал: «Сроду я с пятидесяти саженей не промахивался… Глаза уже не те, позориться, сынки, не стану».
Уходя, прошли дед и внук вдоль ротной шеренги, приложив руки к фуражкам. Так простился Иван Арефьев с солдатами своего полка второй раз, теперь уже навсегда.
На обратном пути старался Костя ступать с дедом в ногу, как положено солдату…
Ранней весной 1915 года выйдя живым и невредимым из рукопашной под Перемышлем, с благодарностью вспоминал Константин деда Ивана. Его наставления и опыт помогали добровольцу Первой мировой войны, которому едва исполнилось шестнадцать, уберечься от обоюдоострого немецкого штыка.
В упомянутой уже поездке побывал я в архиве ЗАГСа города Харькова, где очень помогли мне в достаточно сложном поиске необходимых документов отзывчивые и милые сотрудницы этого учреждения.
Теперь многое я мог уточнить в жизни семьи Арефьевых и в XIX, и в XX веке.
В Харькове вспомнился вдруг один эпизод.
В начале девяностых годов, конечно, XX уже века, принимал я участие в заседании, а может, совещании, некой инициативной группы. Речь шла о создании «Общества Российско Украинской дружбы…», тогдашний посол Украины в России, Крыжановский, присутствовал на этом мероприятии в здании Мэрии Москвы на Новом Арбате. Свою речь он произнес нарочито на украинском языке, при этом прозвучала у него фраза: «Мы браты, но нэ друзи…» Слова эти вызвали у меня, мягко говоря, недоумение. «Это вряд ли», – подумал я тогда.
Здесь, в моем родном Харькове, дружески общаясь с незнакомыми ранее людьми – на улицах, в учреждениях, я вновь убеждался, что крепко ошибался тот незадачливый посол…
Но вернемся к началу XX века.
Шли годы, возраст и болезни все сильнее давали себя знать, но Иван Арефич крепился, никогда и никому по солдатской привычке не жаловался, помогал внуков нянчить, отец помнил его нехитрую страшилку: «Коза дереза, полбока луплено, за три копы куплена, забодаю, забодаю!»
К концу февраля 1913 года почувствовал Иван, что жить ему осталось совсем недолго. Качал он на руках крошку внучку, приговаривал: «Танечка, Танечка, не будешь ты знать своего дедушку…» Слова деда мой отец, которому было тогда восемь лет без малого, хорошо запомнил.
1 марта солдат Иван Арефьев умер. В метрической книге можно прочитать запись, сделанную 3 марта (по старому стилю): «Харьковский мещанин Иван Арефьевъ Арефьевъ умер 1 марта 1913 года в возрасте 83 лет… причина смерти – старость».
Знаем мы также, что «исповедовал и причащал моего прадеда Протоирей Николай Соколовский», а 3 марта «совершал погребение Протоирей Николай Соколовский с диаконом Григорием Машориным» на Городском кладбище.
Отпевали старого солдата в той же Троицкой, хорошо известной нам теперь, церкви, где крестили всех его внуков.
Лежал дед Иван в гробу строгий, каким внуки его никогда не видели, одет был, согласно воле покойного, в старый мундир – с памятного 1909 года ни разу не надевал его бывший унтер-офицер. Хранился мундир в сундуке, бабушка Ульяна не давала ему пропасть, время от времени чистила, спасая от моли и сырости, проветривала на дворе.
Тускло отсвечивали золотом при пламени свечей изрядно уже потемневшие галуны.
Все деда жалели, сильнее других убивалась и плакала Ульяна Дмитриевна, не отрываясь глядела на своего Ваню, в таком же мундире почти сорок лет назад впервые увидела она своего суженого.
Могилы моего прадеда давно не существует – оползень тридцатых годов уничтожил ту часть харьковского городского кладбища, где хоронили в начале XX века.
Но осталась фамилия, которую носит шестое уже поколение…
И осталась память.
Январь 2000 – январь 2003
Москва-Харьков-Москва
