Елена Арсеньева
Разбитое сердце Матильды Кшесинской
Смотрите только не флиртуйте слишком!
– Ваше величество, прибыл господин Болен. Вы изволили приказать… э-э… о, извините великодушно, я думал, вы одни… быть может, сказать ему, чтобы пришел попозже?
– Ники, довольно подарков! Мои шкатулки и так ломятся от украшений. Ты же знаешь, я их не люблю.
– Аликс, это… это, собственно, не для… То есть я хотел сказать, я помню твою волю – ничего тебе больше не дарить. Но сейчас… мне нужно выбрать официальный подарок. Поэтому я и пригласил ювелира.
– Официальный? Ты сам выбираешь официальный подарок?! Это для меня новость. И кому он предназначен?
– Ну… Впрочем, это неважно, я сделаю это в другой раз. Вы идите, Владимир Владимирович. В самом деле, скажите этому господину, чтобы явился в другой раз. Ты знаешь, Аликс, пожалуй, ты была права, воспитатель для девочек должен быть…
– Нет, не заговаривай мне зубы, Ники. А вы, господин Свечин, погодите. Скажите мне, о каком подарке идет речь.
– Ваше величество, я… я не знаю…
– Вы не знаете? Вы, флигель-адъютант императора? Да про вас говорят, что вы знаете о желаниях государя прежде, чем он сам их ощутит! Или вы не знаете, что сказать мне? Иными словами, выдумываете, как половчее соврать?
– Аликс, прошу тебя, оставь Владимира Владимировича в покое. Я сам тебе все расскажу. Это сущий пустяк. Мы сегодня едем в театр, ты помнишь?
– Конечно. Сегодня же бенефис… этой! Не понимаю, почему я должна удостаивать ее своим присутствием. И неужели ты ради нее вызвал лучшего ювелира Санкт-Петербурга? Ради того, чтобы купить подарок ей?!
– Сегодня бенефис прекрасной балерины, Аликс. Мадемуазель Кшесинскую называют гордостью русского балета, и вполне заслуженно. Мой отец очень ценил ее и часто удостаивал ее выступления своим присутствием.
– О!.. Не только отец!
– Аликс, довольно, прошу тебя. Об этом уже не раз переговорено, и все давно забыто.
– Нет! Не забыто! Я прекрасно помню, кем была для тебя эта женщина!
– О господи… Прошу вас, Владимир Владимирович, оставьте нас.
– Слушаюсь, ваше величество.
– Аликс, прекрати, умоляю тебя.
– Нет! Мне противно говорить об этом.
– Зачем же говоришь?
– Я не могу молчать! Мне больно вспоминать…
– Ну так не вспоминай. Довольно, Аликс!
– Ну уж нет! Кажется, ты так и не понял тогда, когда мы только что поженились, какую боль мне причинил, рассказав о том, что у вас было!
– Милая ты моя, ну как же ты не поняла! Я хотел быть честным с тобой, я не мог ничего скрыть от женщины, на которой женился. Неужели ты бы хотела, чтобы у меня были от тебя тайны? Я ведь готов был выслушать и твою исповедь, но ты ничего не пожелала открыть.
– Мне не в чем было исповедоваться! Я пришла к тебе чистой, чистой помыслами, душой, сердцем, телом! А ты… ты писал мне о любви, а сам любострастничал с… этой! Ты любил ее, а не меня!
– Аликс, столько лет прошло. Что это вдруг за вспышка ревности? Ты ведь знаешь, что ты для меня – единственная женщина на свете.
– Но не первая твоя женщина!
– Аликс, ну я же тебе объяснял: природа мужчин такова, мы устроены иначе… Маля, то есть… ну, она была для меня… я ведь был неопытен, невинен, я ничего не знал о женщинах… Думаю, ты мало бы получила радости от увальня, который ничего не может и не умеет.
– Ага, ты не скрываешь, что она обучала тебя греху? Ты грешил с ней, грешил!
– Не более, чем грешат другие мужчины. Не более, чем грешим мы с тобой нашими блаженными ночами! Аликс, давай прекратим этот разговор. Ты не права.
– Хорошо. Хорошо, я признаю свою неправоту. Прости меня, Ники, я была глупа.
– Ты совсем не глупа, дусенька.
– Нет, я вела себя глупо. Я хочу загладить свои вину. Господин Свечин! Вернитесь. Ювелир еще не ушел? Позовите его!
– Зачем, Аликс?
– Я же сказала тебе: я хочу загладить свою вину и сама выберу подарок для э-этой… я хочу сказать, для мадемуазель Кшесинской. В конце концов, я как женщина, уж наверное, лучше знаю, что может понравиться другой женщине! Ну позволь мне, Ники, ну прошу тебя!
– Хорошо, Аликс. Возможно, в самом деле ты лучше знаешь.
Подарок выбирали недолго. Небрежно переворошив не меньше полусотни разложенных на большом столе драгоценных, изысканной работы и огромной ценности вещиц, императрица взяла тяжелый браслет, усыпанный бриллиантами и украшенный сапфирами, и твердо сказала:
– Вот это. Ей поднесут это.
– Но… – в один голос воскликнули государь и его флигель-адъютант и осеклись, потому что Александра Федоровна с невинным видом вскинула брови:
– Вам не нравится? Великолепная работа. И я не ошибусь, если скажу, что это самая дорогая здесь вещь.
– Ваше величество совершенно правы, – с поклоном подтвердил очень довольный выбором Болен.
– Вот видите! Она будет в восторге! – воскликнула Александра Федоровна.
– Но… – опять сказали в один голос Николай Александрович и Свечин и снова осеклись, услышав резкий голос императрицы:
– И это подарок со смыслом. Ведь это – символ мудрости!
Император и его флигель-адъютант переглянулись и снова растерянно уставились на прекрасный, усыпанный бриллиантами и украшенный сапфирами браслет в виде змеи.
Символ мудрости, значит? Ну-ну. Да нет, это символ совершенно иного! О женщины! Да можете ли вы не ненавидеть друг друга?!
Николай Александрович тихонько вздохнул. Делать нечего. Спорить – себе дороже. Главное – мир в семье. Он безумно счастлив с Аликс, не надо с ней спорить, это его жизнь, его любовь и судьба, а Малечка – это прошлое, которое вообще надо забыть. Да и, в конце концов, и змея – неживая, и балерина Кшесинская – не Клеопатра. Может, как-нибудь обойдется?
– Маля, да не беги ты так! – задыхаясь, воскликнула Юлия. – Мы успеем к столу, даже умыться и
