Землях звонкой монеты или купцов. Кем они были – люди, поднявшиеся из немху во время войн с гиксосами, неглупые и энергичные, но не столь родовитые, как старая знать? Чиновниками? Офицерами? Жрецами? Похоже, и тем, и другим, и третьим; каждый семер занимал не одну, а три-четыре должности, нередко совмещая службу гражданскую с военной или – того удивительней! – с религиозной. Так, Кенамун, обитавший напротив Сенмута, был начальником рудников в Восточной пустыне, а еще – помощником управителя царской сокровищницы и главным над житницами Ипет-сут; Пианхи, другой сосед, болтливый и тучный, являлся писцом колесничих в меша Амона, смотрителем царского стола и третьим пророком святилища Мут. Были у них и другие звания, порой совсем загадочные: хранитель царских стрел, носитель опахала, лука или табурета.
И что это значило? Может, семеров слишком мало, а должностей – с избытком? Или же должности – фикция, почетный титул, никак не связанный с реальными трудами? Или вельможи в Та-Кем – титаны резвости и мысли, способные распорядиться царской кухней, амбаром, войском, рудником? А также править службу в храмах и подносить его величеству то табурет, то стрелы? Однако после знакомства с Пианхи и Кенамуном идея насчет титанов казалась весьма сомнительной. Эти двое – как и другие, являвшиеся к Сенмуту, чтобы поздравить его с возвращением и поглядеть на брата, сбежавшего от дикарей, – не отличались светлым разумом Инени, хотя, вполне возможно, каждый из них справлялся со своими обязанностями. Они проходили перед Семеном пестрой чередой – не высшая знать страны, однако люди, причастные к власти, становой хребет Та-Кем, правившие тем и этим, познавшие меру вещей, обученные и обладавшие разнообразными уменьями. Отнюдь не невежды, цвет народа роме…
Боже! Как ограничен и скуден был их мир!
Временами Семену казалось, что он умудренный жизнью старец, попавший к детишкам- несмышленышам. Он долго размышлял над тем, что порождает это чувство, и, наконец, решил, что дело тут не в росте или физической силе, не в знаниях, которыми он владеет, не в тайнах быстрого счета или письма и даже не в предвидении будущего. Вопрос его реальных преимуществ относился скорее к философской, нежели к практической области, и затрагивал такие категории, как пространство и время. Мир роме, даже самых искушенных и мудрых, был трагически узок; понятие о времени исчерпывалось одним-двумя тысячелетиями, понятие о пространстве – Нильской долиной и странами Куш, пустыней Запада и крохотной частью Евразии к востоку от Дельты. За этими границами, не превышавшими полутора тысяч километров в любую сторону света от Нут-Амон, находился край Ойкумены, и там лежали сказочные земли – поля Иалу, Страна Духов Та-Нутер и неведомый край северных варваров, о коих никто не мог сказать с определенностью, люди они или демоны, порождение злобного Сетха. Таким был мир, и таким он будет еще добрую тысячу лет, до эпохи Эллады и Рима, но и в те времена, когда его обширность приоткроется людям, небесные тайны останутся тайнами, а звезды, солнце и месяц – креатурами добрых и злых божеств.
Лишь здесь, в далеком прошлом, в затерянной среди песков речной долине, Семен с пронзительной ясностью осознал, сколь долгий путь прошло человечество и сколь стремительным был шаг прогресса в последние столетия. Он отличался от роме, ибо мог охватить Вселенную в неизмеримо более крупных масштабах; вся планета Земля с ее океанами и континентами, вся ее история за миллионы лет, вся Галактика, звезды, туманности, квазары, не исключая мельчайших частиц вещества, – все это было доступно его внутреннему взгляду, все формировало с детских лет его мировоззрение. Он не знал ни кибернетики, ни атомной физики, ни уравнений движения в небесных сферах, но компьютер, атом и ракета являлись для него понятиями привычными и повседневными, точно такими же, как горы, реки и страны американских материков или научные станции в Антарктиде. Он не смог бы назвать точные даты всех крестовых походов или Пунических войн, но, как человек образованный, владел более ценным качеством – исторической ретроспективой. Его мышление не было стиснуто узкими рамками сиюминутной реальности и религиозных догм, и потому, устроившись в безопасной нише самой цивилизованной державы прошлого, он получал гигантское преимущество в сравнении с новыми соплеменниками. Конечно, стратегическое; но разве верный стратегический подход – не главное в борьбе за выживание?
Очнувшись от дум, он обнаружил, что стоит перед жилищем Сенмута и что привратник, тощий шельмец Сефта, почтительно кланяется ему и приседает, прикрыв ладонью рот, чтоб не дышать на господина пивом. Это было разумной предосторожностью – дух от Сефты шел такой, что с трех шагов свалил бы сфинкса с пьедестала.
Скривившись, Семен поспешно ринулся во двор, довольно просторный, с садиком и небольшим водоемом, окруженный с трех сторон жилыми и хозяйственными постройками; дальний его конец выходил к реке, позволяя любоваться сверкающей голубоватой гладью. Солнце уже низко висело над водами, прохладный северный ветер стих, но один из последних порывов, словно желая изгнать пивные запахи, вдруг наполнил дворик соблазнительным ароматом лепешек и печеной рыбы. Ноздри Пуэмры дрогнули, и Семен подтолкнул его в спину:
– Шагай, ученик! Гость в дом – хозяину радость!
Но Сенмут, поджидавший их у столика под старым развесистым каштаном, заметной радости не проявил, а лишь кивнул Пуэмре на циновку и приказал служанкам, чтобы несли сосуды для омовений. Это настораживало; Семен, уже изучивший привычки брата, не сомневался, что есть причина для подобной сдержанности. Сенмут был холост, общителен, разговорчив и не отказывал себе в тех удовольствиях, какие дозволены благоразумием: любил приятную компанию, гостей, застолье с песнями арфисток, да и самих арфисток тоже. К Пуэмре он относился с особым радушием – кажется, его сестра Аснат пленила сердце Сенмута.
Однако…
– Был ли твой день благополучен, брат?
Семен кивнул, отметив напряжение в голосе Сенмута. Похоже, спросить ему хотелось о другом, да только мешал Пуэмра.
– Вполне. Я сделал нечто полезное. Нечто такое, чем защищают свою честь и жизнь.
– Оружие? Думаешь, нам, писцам и ваятелям, необходимо оружие? Нам, мирным людям?
– Во-первых, хочешь мира, готовься к войне, – заметил Семен, расправляясь с рыбой. – А во-вторых, всегда ли писец или ваятель – мирный человек? Это зависит от обстоятельств. Ты дрался с нехеси – там, у третьего порога, где встретился со мной. Ты защищал свою жизнь не словом, а копьем, кинжалом и секирой. Так что оружие необходимо, брат, – тем более в смутные времена.
Они завершили трапезу в молчании. Заметив, что То-Мери и толстушка Абет глядят на них из-под кухонного навеса, Семен улыбнулся им и похлопал ладонью по животу. Лепешки в этот раз были божественные – впрочем, как и все, что выходило из рук жены Мериры.
Пуэмра, нерешительно покосившись на Сенмута, склонил голову.
– Благодарю за щедрость, господин, и прости, что не могу развлечь тебя беседой. Ум мой затуманен, язык еле ворочается… Сказать по правде, я так наелся и напился, что нуждаюсь в лишней паре ног, чтобы добраться до ложа.
– Милостью Амона, лишние ноги для тебя всегда найдутся. Целых четыре, – молвил Сенмут и, призвав Техенну, повелел, чтобы молодого господина погрузили на осла и отвезли домой, поддерживая с двух сторон – бережно, словно сосуд из драгоценной яшмы.
Когда топот копыт и крики погонщика стихли на улице, Семен повернулся к брату и сказал:
– Что-то невесел наш пир, и кажется мне, что душа твоя в смятении. Дурные вести, брат?
– Просто вести, а какие – не знаю. Может быть, важные, но передали их не мне. – Хмурясь, Сенмут отхлебнул вина. – Утром я отправился в Ипет-ресит на богослужение, потом проверил, как установлен новый обелиск из красного гранита – ты ведь помнишь, что я начальствую над всеми работами в южном святилище… Потом вернулся домой, незадолго до часа вечерней трапезы. – Он щелкнул пальцами, подзывая То-Мери, глядевшую на Семена с обожанием. – Пусть подойдет привратник. И принеси нам, девочка, еще вина… черного, с моих виноградников под Абуджу.
Сефта, хоть и был не слишком трезв, явился раньше То-Мери с кувшином.
– Припадаю к твоим ногам, мой благородный хозяин… Ты звал меня?
Втянув воздух, Сенмут поморщился.
– Пиво и чеснок, чеснок и пиво… Ты пахнешь так, словно печень твоя протухла! Было ведь сказано: пьешь пиво – не ешь чеснока, а ешь чеснок – не пей пива!
