Никто из этих людей не воевал. Никто из детей этих людей не воевал. Ни один из родственников этих людей не был под бомбами.
Все остальные — тысячи и тысячи — проиграли.
Это была война амбиций четырех.
Ребят, а, может, вы в следующий раз просто возьмете линейку да померяетесь в туалете, а?
Непонятно, чего добивалась Грузия этим обстрелом. Никакого штурма Цхинвали, как и его последующего удержания, не было. Иначе город выглядел бы совсем по-другому. Грузинская армия то ли оказалась элементарно не способна на штурм, то ли, что более вероятно, такой задачи не ставилось изначально — Цхинвали стоял пустой. В город зашли только головные части. Покатались по улицам десятью танками, их пожгли, после чего грузины откатились на высотки, а когда подошла российская армия, то и вовсе отступили.
Возможно, Саакашвили, чувствуя приближение войны, действительно решил перенести первоначальный театр боевых действий из Грузии в Осетию, тем временем мобилизуя население. Во всяком случае, с военной точки зрения, никаких других логических выводов не просматривается. К Цхинвалу подошли три танковых батальона и от 600 до 2000 человек пехоты. Удерживать город одним полком сколь-либо продолжительное время невозможно.
Южноосетинская армия также оказалась совершенно не способна к боевым действиям. Из сорока тысяч человек, составляющих население республики, город остались оборонять только триста. Триста! Разрозненными группами без общего командования. Эдуард Кокойты, все эти 15 лет нагнетавший антигрузинскую истерию, сбежал при первом же выстреле, бросив своих людей, которых так уверенно привел к войне.
Война носила очаговый локальный характер, хотя эти очаги были очень и очень интенсивными. Но во всех этих очагах воевали русские. Единственный именно бой в городе был за батальон миротворцев. За возможность Южной Осетии жить моноэтнической республикой погибали российские парни.
Нет, и к грузинам и к осетинам я отношусь одинаково — одинаково хорошо. Но почему в Южной Осетии МЧС, психологи, гуманитарная помощь, деньги, бюджеты, лагеря беженцев, траснпорт… А у нас? Что нашим? Где психологи нашим матерям наших солдат, где им деньги и гуманитарка? Где соболезнования и почести? Где хотя бы нормально, без мытарств, опознанные, доставленные и похороненные павшие?
Русские беженцы из Чечни до сих пор живут даже не в бараках — это и бараками назвать нельзя — в каком-то фанерном гнилье. Ближайшее поселение всего в ста километрах от Москвы, под Истрой. Я был там.
Теперь сюда еще и деньги вбухают миллиардные. Почему в Европе в каждой деревне есть наш газ, а деду моей жены, инвалиду войны, в нашу же деревню наш же газ не могут провести уже 10 лет? Почему на газопровод до Цхинвала нашлось 740 миллионов, а на него, потерявшего на войне зрение, не нашлось десяти тысяч? Почему в Цхинвал полились бюджеты, а Диме Лахину, потерявшему в Чечне обе ноги, Родина положила пенсию в 2300 рублей, при том, что у него на одни катетеры уходило минимум 4500? Дима Лахин умер.
Первая «маленькая победоносная» началась у нас в 1905 году. С тех пор прошло сто лет. А ничего не изменилось. По-прежнему рабская армия, в последнюю очередь думающая о своих солдатах. Все та же великодержавная империя со скотским отношением к людям, где нет другой власти, аще от Бога. И та же готовность ложить животы детей своя за веру, царя и отечество.
Впрочем, нельзя не сказать, что Дмирию Медведеву за пять дней удалось то, что не удалось предыдущим правителям за пятнадцать лет. Он нашел новую национальную идею. Точнее, обналичил старую — жертвовать собой, чтоб врагам было хуже. А враги — кругом. И у России по-прежнему два союзника — армия и флот.
Мышление людей с ментальностью девятнадцатого века.
Не помню, кто из умных сказал: мы такие озлобленные не потому, что так плохо живем. Мы так плохо живем, потому что такие озлобленные.
Из Джавы еду обратно в Цхинвал. Дорога свободна. В грузинских селах на Транскаме горит все. Эйфория разрушения и разграбления. Ответная реакция всегда жестче.
Везут стулья, шкафы, столы, полки, матрасы, подушки, холодильники, кадки с фикусами, гонят мотороллеры, велосипеды, тащат полуразбитые машины на тросах, едут на ободах, в кузовах, на крышах… Один гонит в Цхинвал трактор «Белорус» — с ковшом, но без покрышек. Двое воинов пытаются засунуть в багажник «Жигулей» барана. Человек пять, скооперировавшись, гонят в сторону Роки стадо коров.
Все, что не могут вывезти, жгут. Дома горят через один. Дым застилает дорогу, местами едем как в тумане. В горле постоянно першит от горчины пожаров. На асфальте обломки домов, шифер с крыш. Дохлые коровы. В одном месте стоят два расстрелянных «Икаруса».
Все построенные грузинами новые современные здания — кинотеатр, торговые центры, даже кажется бассейн — расстреляны, разнесены вдребезги, пожжены. Это не мародерство, это какой-то крестовый поход — вытравить все грузинское, чтобы не осталось и следа. Здесь сейчас закладывается фундамент новой большой войны. Практика показывает, что как только республика становится моноэтнической, у неё начинаются проблемы. В Грузии живут грузины, армяне, цыгане, русские, евреи. В Южной Осетии — только осетины. В Абхазии только абхазы. В Чечне только чеченцы.
Этот массовый исход порождает ощущение жути. Только что были люди, а теперь — мертвые села.
В Цхинвале я видел совсем других людей, чем здесь, в Тамарашени. В Цхинвале люди — помятые, небритые, плохо говорящие — готовы были умирать. И их было мало. В Тамарашени же люди — в новых незапачканных камуфляжах — приехали жечь и грабить чужие дома. И их много.
Так всегда. Близость смерти делает людей чище. А мужество соседствует с грязью.
На обочине, около своего сожженного дома, сидит грузинский старик с окровавленной головой. По- моему, единственный оставшийся грузин на все четыре села.
На вопросе — а почему бы мирным грузинам не вернуться в свои дома, они ж здесь не один десяток лет живут — все разговоры прекращаются.
Нетронутой осталась только «Лукойловская» бензоколонка. С заправками здесь туго, эта единственная до самого перевала.
Орхан уже в штабе. Оказывается, сразу после моего отлета пришла официальная шифровка о прекращении войны. Ямадаева вызвали на совещание. Орхан приехал с ним.
Ловим машину обратно до Джавы, там до Владика. О деньгах никакой речи нет.
На таможне фээсбэшник без звания и фамилии долго интересуется, как я попал в Южную Осетию и почему у меня в паспорте нет отметки о пересечении границы. Чем дальше в тыл, тем жирней генералы. И бдительнее Рэмбо. В Цхинвале у меня никто ни разу не спросил документы. В Джаве остановили четырежды. Один раз «командир южно-остенинского танкового батальона». За трофейный рюкзак, видимо. Но до Цхинвала не довез. Он туда не ехал.
Фээсбэшнику сказал, как было — приехал добровольцем. Даже где-то у вас в списках значусь. А почему вы печать не поставили, это у вас спросить надо. Хотите, позвоню в приемную ФСБ в Москве, уточню — кто тогда дежурил? Вывели за ворота посреди ночи и гор, всучили паспорт и привет.
Орхан ехал со спецслужбами и назвать их отказался. Требованию выключить телефон тоже не подчинился. Его задержали.
Братва, подбросившая до таможни, уже уехала. Мобильник сел. Торчать на дороге ночью без связи толку никакого. Решаю ехать в гостиницу и поднимать бучу оттуда — надо как-то вытаскивать товарища.
