— Со мною, Мишка, сам господь бог! И знай, я буду за Осипа стоять. А ты, Тимофей, подумай, когда был мир, ты был войску нужен. Война нас ждет смертная. Проверь свои крепости душевные. Атаманом в сидении быть — почету мало, а заботы много.
В больное место старик попал. Тимофею и хотелось и кололось. Победить турка — надежды нет, коли бы победить — царские награды и милости. Но казаков — горстка, а сила идет огромная. Была у Тимофея та самая подколодная думка, какую выболтал во гневе Татаринов. Не один, стало быть, примеривался к тому кушу, который можно с турок взять.
Старик-то уж больно взъерепенился. А ведь богатый, умный человек…
Ночью Иван не заснул.
А Маша спала, и детишки спали.
Лежать стало невмоготу. Поднялся, натянул шаровары. Хоть и нехолодно было, прикрыл разметавшихся во сне ребятишек одеялом и вышел во двор.
Походил, потрогал резные свои наличники, взошел на бугор поглядеть на тихий дремлющий Дон, на ласковую степь, приглаженную теплыми, летящими с украйных земель ветерками. И никак он не мог растолковать себе то страшное, что неотвратимо должно произойти сегодня.
Помаленьку городок просыпался. Из домов и хат выходили казачки, шли в коровники доить коров. Белье снимали с веревок, копались в огородиках… Господи! Да не приснилось ли вчерашнее? Господи, да отврати же ты напасть, нока в этом мире все так благолепно и славно!
Господь не внял молитве Ивана. Мир перевернулся. Толпа, в праздничной одежде, с оружием, двигалась на площадь. В распахнутые ворота входила конница. К двум тысячам жителей Азова пришло еще две тысячи из ближних казачьих городков. Загоняли в город табуны коней, стада коров, отары овец.
Ивану было непривычно с саблей на боку, пара пистолетов за поясом на живот рукоятками давили. Все это военное снаряжение, мужнее, выложила поутру Маша перед Иваном. Поглядела, закручинилась страшно: аж зашатало ее, и вместо лица белый, как в кринке молоко, круг.
— Возьми! — И на лицо, на пол перед иконой легла. — Господи, не осироти детей моих, коли дал им кормильца.
Поднялась, сняла с себя крест и благословила им Ивана.
На кругу Иван стоял среди своих мужиков-строителей. Тут же Георгий и Худоложка, Порошин, который тоже вернулся в Азов в страшный час.
Казацкие старшины благодарили прежнего атамана Тимофея Яковлева за хорошую службу, но сказали ему твердо:
— Пришла война на Азов — не быть тебе атаманом. Пора торгов да словес миновала.
Стали казаки нового атамана выбирать. Крикнули Михаила Татаринова. Крикнули старика Ивана Каторжного.
Георгий горел: диво! Избирают высшую власть. Выкрикнут примерно его, все подумают и скажут: 'Любо!' И ои, Георгий, будет властью равен царю.
Никто его не выкрикивал. И тогда, чтобы не упустить мига, он пошарил глазами вокруг: Тургенев — москаль, сегодня он уедет в Москву, сообщит о приходе турок. Иван — работяга, а вот Худоложка…
— Худоложку! — крикнул Георгий, но Худоложка захлопнул ему ладонью рот.
— Цыц! Не в игрушки играемся! — И заорал сам: — Осипа Петрова!
— Петрова!
— Осипа!
Покатилось имя кругло. Выкрикивали имя это с верой. Осип — камень-мужик, ни к себе, ни к войску пощады не знает, за правду для всех стоит.
Видел Георгий, как поднялся на помост человек, в чьи руки отдали себя казаки с охотою.
Видел Георгий: не рад Осип Петров высокому своему взлету, потемнело у казака лицо, на лбу жилы вздулись.
— Коли выбрали меня, — глухо сказал он, да слышно, — не пищать! Турок придет во множестве. Турок малым числом не воюет, но коли мы его не побьем, стало быть, перевелся казачий род. На стены уповать — верная гибель. Уповать будем на саблю да на бога. Коли все в бою помрем — слава нам! А коли победим — слава нам во веки веков. Поклянемся же в Азове стоять друг за друга до последнего казака!
Тихо стало в Азове, и словно земля вздохнула:
— Клянемся!
— Клянемся! — восторженно и звонко крикнул Георгий и рванул из ножен саблю.
Тотчас серебряный дождь взлетел снизу вверх:
— Клянемся!
— Зажечь степь! — клацнула, как замок, первая команда нового атамана.
Глава вторая
На огромной 300-пушечном карамаоне — а таких кораблей в турецком флоте было два, их построили по приказу султана Мурада для нападения на Мальту, — собрались командующие турецкими силами: главнокомандующий Дели Гуссейн-паша, правитель Силистрии; командующий флотом капитан Пиали- паша, командующий сухопутными силами бейлербей Очакова и Румелии Ходжи Гурджи-Канаан-паша и только что прибывший с сорокатысячным войском на семи тысячах подводах владетель Дагестана Шамхал- султан. На этом военном совете, который больше походил на пиршество, присутствовал новый главный евнух гарема падишаха, уши и глаза Ибрагима, его тезка евнух Ибрагим.
Их было всего пятеро, а еще должны были прийти только двое, но в просторных для корабля покоях было тесно от полутора сотен фарфоровых блюд со стапятьюдесятью яствами. Дели Гуссейн-паша был величайшим знатоком восточной кухни, поэтому и беседа шла о еде и поэзии.
— О друзья мои! — признался Дели Гуссейн-паша. — Я грешен, ибо повара мои живут только до того злосчастного дня, когда их искусство иссякает и они начинают повторяться. Я плачу им огромные деньги и потому могу требовать даже их жизни. Чего только я не отведал за свои полвека,' но мне еще ни разу не захотелось потребовать ту пищу, которую я ел вчера. И я ничего не могу поделать с собой!
Евнух Ибрагим отведал кушанье в виде желтой розы и прикрыл от удовольствия глаза:
— Я согласен с вами, милостивейший Гуссейн-паша! Жизнь — это река, которая в каждый новый миг — новая, ибо утекшая вода назад возвратиться не может. И в то же время жизнь — сосуд, и покуда судьба не разобьет его на куски, его следует наполнять наслаждениями… Я слышал, в Китае самым изысканным блюдом считается мозг живой обезьяны; обезьяну помещают в специальный столик, снимают с нее верхнюю часть черепа…
— Довольно! — закричал Пиали-паша. Его лицо передернулось. — У нас военный совет. И если вы не прекратите, меня сейчас же вывернет!
Глаза и уши султана, Ибрагим-паша побледнел пе только лицом, у него даже уши стали белыми, словно их прихватило морозом.
Дорого бы обошлась командующему флотом его выходка, но тут явились на пир меченосец султана, правая рука Пиали-паши, Жузеф, бейлербей Кафы.
— Мой главнокомандующий, — доложил Жузеф, — я спешу сообщить — твоя армия только что пополнилась войском из Черкесии, приписанным к моему кафскому эйялету. Прибыли воины из колен Джегаки, Джене, Мохом, Тагаур, Бездух, Булутай, Хутукай, Кабарды. Десять тысяч отборных сабель!
Дели Гуссейн-паша замахал руками.
— Слава аллаху! Но я думаю, чтобы выбить из Азова свору бандитов, которых там не более пяти тысяч, хватило бы сил одного Ходжи Гурджи-Канаан-паши или сил Пиали-паши. А ведь среди нас еще нет крымского хана, войска которого покинули Перекоп и спешат нам на помощь. На помощь? — Гуссейн-паша рассмеялся. — Я думаю, что хан Бегадыр будет догонять нас в русской степи. Ибо это неразумно, имея такую силу, остановиться на одном Азове. Мы должны положить к стопам нашего изумительного султана Ибрагима донские степи, согнав и навечно уничтожив дикое племя казаков.
— Мой командир! — возразил Пиали-паша. — Мне кажется, взять Азов будет не просто. Казаки
