Беглые рабы сеймена Абдула выбрали над собой атаманом Ивана. Если бы не Иван, до сих пор в неволе томились, мужик он рассудительный, горячки пороть не станет, властью корысти ради не попользуется.
От сына Абдула ушли легко, да тяжко блуждали по горам. В степь выскочили, а в степи кочевья, отряды снуют. Видно, У татар сбор на Перекопе. Степью к Азову не проскочить. Вернулись в горы. Лошадей пришлось бросить: леса в горах непролазные. Решили морем на родину пробиваться. Возле Ялты лодку украли, пошли на восход, в сторону Кафы. Ночами шли, утром лодку вытаскивали на берег, сами прятались. Голодно стало — много прошли. И ведь надо же случиться такой напасти — не успели от бури укрыться.
Утянуло их в море, а когда, выбиваясь из последних сил, добрались они до берега, то узнали знакомые места: с чего начали, к тому и прибыли.
Бросили лодку, пошли берегом. А тут зима.
У Грамата-кая решили ждать весны. Место здесь глухое, аул у моря крошечный — четыре сакли, а живут богато. Пещеру нашли — неприметную и теплую. В двух шагах будешь от нее стоять — не заметишь. Ход узкий, а проползешь десяток саженей — и вот он тебе, дворец подземного царя. Высотой, шириной — церковь бог послал Ивану. Сухо, тепло, за водой не бегать. Хоть жизнь волчья, что ухватишь, то и съешь, а все ж — свобода!
Да и зима в Крыму коротка. А тут еще одна удача: по первому теплу подошел к Грамата-кая турецкий корабль. Спрятался в бухточке и якорь бросил. День стоял, другой, третий…
Ребята, не зевай! — сказал своей дружине Иван.
Собрали свои пожитки; стали готовиться к нападению. Людей на корабле много, а на берег ездят раз в день за водой. В лодке не больше пяти матросов. Перебить их можно, а что потом? С лодки корабля не возьмешь.
— Будем ждать! — сказал Иван упрямо. — Они тоже кого- то ждут. Глядишь — подвернется случай.
Корабль, за которым охотился Иван с товарищами, был поставлен в укромном местечке неспроста. Поджидал султанского евнуха Ибрагима. Евнух рыскал по Крымскому царству в поисках солнцеподобной красавицы, но дурная слава обгоняла, мешала его трудному поиску. Шел слух: турки воруют татарских девушек, — и, едва на горизонте поднимался столб пыли, люди бежали из аулов прятаться в леса, в пещеры, скакали в степь.
Слухи, как всегда, были преувеличены, но не вполне ложны. Девушек турки не крали, а забрали всего одну, красавицу, дочь сотника сейменов Абдула. И пе бесплатно! Тысячу золотых отвалил султанский евнух за Фирузу.
Абдула дома не было, а с его сыном Халимом султанский евнух Ибрагим разговаривать не пожелал. Бросили турки перед Халимом мешочки с золотом, забрали Фирузу и ускакали.
Вскоре от хана Бегадыра примчался к евнуху тайный гонец. Хан предупреждал: татары собираются напасть на евнуха и отбить Фирузу. Важный турок поспешил в Грамата-кая. А здесь его пронырливые слуги времени даром не теряли. Разнюхали, что в доме Акходжи подрастает дивная красавица Гульча. Явившись в Грамата-кая, Ибрагим-паша тотчас посетил дом Акходжи.
Старик был счастлив принять у себя столь высокого гостя: ведь евнух — один из тех редкостных людей, которые удостаивались чести лицезреть падишаха каждый день.
В свите Ибрагима-паши была женщина. Она выдавала себя за вдову бейлербея Кафы. Но ее служба была высматривать в банях красивых девушек.
Евнух пировал с Акходжой на мужской половине, а жены Акходжи угощали на женской половине несчастную вдову бейлербея.
Вскоре один из слуг евнуха шепнул своему господину: 'Гульча — это цветок, ради которого стоило переплыть бурное по весне Черное море'.
Евнух тотчас начал прощаться с радушным хозяином дома и, прощаясь, вдруг одарил Акходжу такими подарками, которые должны были заставить задуматься. Но Акходжа за последнее время привык к необычайному своему везению: ведь он был в дружбе с самим ханом.
Евнух поднес ему сундук халатов, саблю с изумрудами, ружье с чеканкой по стволу и с ложей, отделанной перламутром и жемчугом. И это пе все! Подарки получили жены Акходжи, жены его старших сыновей. Уже прощаясь, Ибрагим сказал вдруг:
— Эти подарки только малая часть того, что тебя, Акходжа, ожидает впереди.
— Кому же я обязан столь высоким вниманием?
— Красоте. Твоя дочь, Акходжа, — жемчужина среди жемчужин. Она принесет тебе счастье и высочайший почет, ибо ее звезда должна взойти на небосводе Порога Счастья.
Белый Акходжа стал еще белее, словно его охватило морозом.
— Мою дочь — в наложницы? Забирай свои подарки — и вон! Чтобы ноги твоей не было в моем доме! — Акходжа схватился за кинжал.
Евнух молча удалился, но, едва он покинул саклю, к сакле подступили его слуги.
Акходжа приказал запереть все двери и, чтобы показать: шутки с ним плохи, — выстрелил из окна в воздух, но туркам тоже было не до шуток, они окружили саклю и дали предупреждающий залп.
Завязался бой. Акходжа и пятеро его слуг сражались с дюжиной видавших виды головорезов. К туркам на помощь с корабля пришли две лодки с матросами.
Все это видели Иван и его товарищи.
— Ну, братцы, с богом! Сегодня или никогда, — Иван перекрестился и перекрестил свою дружину.
Перед последним броском затаились. Турецкий паша на берегу возле узлов да сундуков стоит. С ним двое телохранителей. Четвертый турок лодки охраняет.
А возле сакли Акходжи бой идет не шуточный, смертный бой. Троих турок уложил Акходжа вместе со своими работниками — им оружие не впервой держать.
У турок закипело ретивое — не могут же татары властителей мира, как мух, щелкать. Окружили турки саклю и давай залпами бить, пластунов пустили. Пластуны до окон добрались: первый — нырь, а за ним — второй, третий. А минуту-другую спустя через то же окно из дома выбросили три трупа.
Видит Ибрагим-паша: дело получается кровавое, громкое, выстрелы в Грамата-кая, пожалуй, и в Истамбуле эхом отзовутся. Оставил возле сундуков одного телохранителя, а с другим — к своему воинству, да не как павлин, а рысью.
— Не стрелять! Девчонку прибьете. Старика и дочь взять живыми. Все, что найдете в сакле, — ваше.
В сакле было что взять.
Счастье изменило Акходже. Двоих его работников убило в перестрелке. Самого поцарапало. Сражаться еще можно, но турок не одолеть. Слишком их много. Неужто не избежать позора? Привел он девочку в свою комнату, чтоб рядом была, под рукой. Турки в окна лезут, в двери.
Стрелял Акходжа и саблей рубил. В молодости так не бился — откатились турки.
Евнух ругается, кричит. Каждого золотым, взбадривая, одарил, а слуги золото невесело берут:
— Бешеный старик!
А старик один остался — работники кто не дышит, кто кровыо захлебывается. Стал Акходжа молиться: о себе и о Гульче. Видит, турки, как шакалы, в кольцо саклю взяли. Положил Акходжа перед собой ружье, три пистолета и кинжал. Хотел Акходжа еще четверых врагов с собой прихватить, да на втором со счету сбился. Отложил Акходжа смерть Гульчи на самый последний срок и не поспел к нему. Сразу двумя пулями убили Акходжу. Одну смерть пересилил бы старик, уберег бы Гульчу от позора, а с двумя не совладал. Занес над Гульчой кинжал и умер.
Турки в двери, но сорвала Гульча кинжал со степы, хлестнула турка, потянувшегося к ней, по глазам — и на лестницу, на крышу сакли. Как горная коза, с крыши на крышу и — к Грамата-кая, к верной скале.
— Держи! — вопят турки.
А Гульча уже вверх карабкается. И снова, как дикая козочка, с камня на камень. Все выше, выше, и
