пошел… Спасибо.
'А ведь быть мне воеводой!' — ликуя, отступил от государя князь Никита.
И точно, Астрахань на кормление получил.
Глава вторая
Калфа Мехмед купил себе на базаре новый халат. Старый он снял и бросил нищим. Дело было сделано доброе, и Мехмед задумался: покупку следовало бы обмыть, но пить в одиночку скучно, и тут в толпе мелькнуло знакомое лицо.
— Эй! Погоди! Совсем Мехмеда забыл, стороной обходишь!
Тот, кого спрашивали, увидал Мехмеда, заулыбался:
— Рад видеть тебя живым и здоровым, калфа Мехмед.
— Какое там калфа! Конец пришел калфе.
— Что случилось?
— Лучшего не придумаешь… Погоди, чтобы все рассказать, нужно промочить горло! Э, деньги у меня есть… Слушай, мы хоть редко встречаемся, но встречаемся, а я до сих пор не знаю твоего имени…
— О, Мехмед! Имя — звук, можешь называть меня Вечным учеником. А вот у тебя в жизни какие-то перемены.
— Ты говоришь — перемены! Во-первых, завтра я стану мастером! Мастером! Бедный Мехмед станет богатым мастером? Почему? Потому что как только я стану мастером, состоится моя свадьба. И ты должен быть на ней, так же как и на празднике посвящения в мастера. Ты мой лучший друг. Хоть вижу я тебя раз в году и даже не знаю твоего имени. Как же тебя зовут?
— Мехмед, ты не знаешь моего имени потому, что я никогда не успевал раскрыть рта.
— Фу-ты! — Мехмед хлопнул себя по лбу. — Что верно, то верно. Слова во мне прыгают, как рис в казане, когда закипает вода.
— Скажи-ка, Мехмед, а где теперь Сулейман?
— Сулейман? Сулейман пошел в гору! Я был далеко, а он еще дальше залетел… Сулейман в Молдавии! Ему повезло. Сделал перстень, а перстень попадись на глаза самому султану. Говорят, султан с этим перстнем не расстается… Сулеймана по истечении 1001 дня учебы из чыраков посвятили в калфы. А калфой он был один день. Сам молдавский господарь сделал за него взнос, и преогромный. А за деньги в Турции все купишь, даже султана… Калфу посвятили в мастера. И господарь увез его в Яссы. Теперь Сулейман — придворный ювелир. Вот какой у нас был дружок! Гордись! — И снова стукнул себя по лбу. — Опять говорю-говорю! Как же тебя зовут?
— Называй меня… Мурадом.
— Хе-хе! А ты случайно не четвертый Мурад? А то, болтают, наш-то Мурад, тот, что наверху, любит шляться по базарам… Не обижайся… Я шучу. Я всегда шучу. Ты же знаешь… Э, Мурад! Мне повезло наконец. Подцепила меня вдовушка, и совершили мы с нею хадж… А ну-ка, нырнем в подвальчик!
Нырнули.
Мехмед заказал бутылку вина.
— Чуешь, теперь какое пыо?
Похлопал себя по карману.
— Я же взнос в цех кожевников сделал. Как посвятят меня в мастера — женюсь. Нарожает мне моя Элиф детишек…
— А ты не боишься войны, Мехмед?
— Войны? Наш султан в любой войне победит. Он, говорят, пьет вино, как вол пьет воду, но умен, как змий, и злобен, как волк. Пощипал он своих жирных овечек — придворных, а нашего брата, ремесленника, возвеличил. Освободил за наше мастерство от авариза… Без ремесел любое государство захиреет, а за мастерами можно жить, как за каменной стеной. Мы делаем вещи, которые денег стоят. Кто за нас, тот пашей не боится!
— А чего ради султану пашей бояться?
— Если бы не султан, Мурад, они бы всю Турцию прожрали!
— Ну а случись война?
— Скажу тебе по секрету, хоть мастеров на войну не берут, а я пойду за султаном Мурадом. Поглядел я белый свет, когда в Мекку шел, теперь в другие страны тянет. А если уж совсем по правде, так скажу я тебе: коли женишься, коли род заводишь, надо чтоб дети и внуки предком своим не брезговали. Пойду на войну, нарублю вражьих голов и стану тимариотом, а то сипахием…[67] Ты не забудь, завтра мое посвящение в мастера.
— Я тебя не забуду, мастер Мехмед.
— Пока еще калфа. Знаешь, дьявол на пакости падок…
Они выпили бутылку, потом вторую, обнялись, после
третьей вышли на улицу и, не в силах расстаться друг с другом, подремали в тени какого-то дувала.
Глава третья
Цех стамбульских кожевников в полном состава собрался в своем цеховом саду. Это был один из древнейших и таинственнейших цехов. Кожевники вели свое начало от Ахи Эврена. Однажды султан Ахи пошел на битву с врагами пророка. В одной руке он держал знамя, в другой — меч. Мечом он поражал врагов, как демон смерти. Скоро некого было убивать. Тогда пророк сказал:
— Ахи, отныне твое имя — Ахи Эврен![68]
Сподвижник пророка Али отдал за Ахи Эврена свою
дочь. В первый день свадебного пира гости съели тридцать три барана, на второй день — тридцать три черных козла, на третий — тридцать три быка.
Пророк показал Ахи Эврену шкуры.
— Вот большая работа для кожевников.
Но на следующее утро Ахи Эврен положил перед пророком девяносто девять дубленых шкур.
— Ты сумел сделать эту работу за одну ночь? — удивились гости. — Но как?
Ахи взял свою трость и провел ею по необработанной шкуре. Шкура заблестела. Али не сдержался и воскликнул:
— О, пророк! Ахи Эврен познал это ремесло. И разве он не достоин быть опоясанным?
Быть опоясанным — это и есть быть посвященным в мастера.
То было в четверг.
И теперь был четверг.
Под самой большой чинарой на коврах сидели шейх, ахи-баба, возглавлявший цех кожевников, мастера, гости. Сидящих осеняло кожаное знамя на зеленом древке — знамя цеха.
Действом командовал джигит-баши, молодой, но почитаемый цехом мастер.
Подмастерья, ожидающие посвящения, стояли в метре друг от друга, в ряд, лицом к знамени.
Все приготовления закончены. Жуткая тишина воцарилась на одно только мгновение. Она, может, для кого-то не жуткая и не долгая, но для калфы Мехмеда свет помутился. Голова кружится без вина. На верхней губе от напряжения капельки пота. И муха тут как тут. Огромная, жирная, а пошевелиться — страшно. Ведь сделаешь что не так — и миг удачи улетит, как сон.
Поднялся шейх. Голос его звенит высоко и торжественно. Калфа Мехмед знает: шейх должен читать молитву, и он читает ее, но Мехмед не слышит ни одного слова. Шейх садится на ковер. Теперь говорит ахи-баба. И удивительно — Мехмед слышит. Слышит, но ничего не видит. В глазах — зелено, как в заросшем пруду. Ахи-баба хорошо говорит, складно:
