родители оттуда забирают, а меня только на зимние туда сдают, всего только каникулы перетерпеть, мне повезло, ищем угол — находим, новый угол: мамаша, как всегда, чисто скоблит табуретку, сурово накрывает её свежей газетой «Правда» — вот и готов элегантный, не буржуазный интерьер — ужин: частик в томате, чайник с «чаем», немного сыру, хлеб, «ты слишком толсто корку на сыре режешь, надо экономить» (Хеопсенков — мне), снова поиски угла: вы сдаёте? дыра в стене, странный угол, видна улица, хорошо, что май, другой угол: помещается только кровать, на ней — пьяный в жопу Хеопсенков, сбоку мамаша, моя раскладушка входит под их ложе наполовину (психолог через пятнадцать лет: вы в детстве ночью слышали что-нибудь между родителями? — я?.. нет — вы что, в другой комнате спали? — нет, я под их кроватью спала —??? — да, под их кроватью — и вы не слышали ничего? — нет — но это невозможно! — возможно: я хотела спать, а не жить, я хотела заснуть навсегда, я не хотела жить), здравствуй, лето, пионерлагерь на три смены — что такое лето? — лето — это пионерлагерь на три смены — а подробней? — это пионерлагерь на три смены, собираюсь одна, тащу чемодан одна, меня не провожают, «моим» некогда: полиэтилен!.. или что-то ещё — а подробней? — девочки с огромными грудями, эти девочки уже делали аборты, пацаны с татуировками и выбитыми зубами, они говорят, что будут со мной делать это самое, пьяный физрук, пьяный худрук, пьяный музрук, пьяный плаврук, пьяный замдиректора по военно-патриотической подготовке (военрук), месяц не мылись, мама, забери меня, пожалуйста, — дети говорят, им здесь нравится! всем нравится! всем детям наших сотрудников нравится! — я не мыла голову две недели, но я так не могу, у меня длинные волосы, коса, и я мою, а шампуня нет, я мою стиральным порошком, а вода Великой Русской реки нуждается в специальной очистке, она нуждаются в предварительной обработке, она слишком жёсткая, как и всё великое в великой стране, и вот мои волосы сбиваются-скатываются в плотный валенок, их уже не разлепить, мамочка, забери меня, начальница лагеря позорит меня на линейке, мамусенька, забери, я повешусь, с вашей дочкой всё в порядке, мы остригли её наголо, зато голова цела; Великая Чувашская река: гостиница, другая гостиница, снова гостиница, вокзал, причал, рабочее общежитие, я живу в изоляторе, других комнат нет, а где мама? — мама в больнице, у неё дизентерия, тут везде дизентерия, тут много плакатов «Мойте руки мылом», но нет мыла, водопроводной воды тоже, по правде, нет, зато полно плакатов, никакого дефицита плакатов нет, — живу в рабочем общежитии, вот и мама вернулась, Хеопсенков пьёт из чайника, ищем угол: вы не сдаете? с таким ребёнком разве сдадут? ребёнок мочится в постель! это в тринадцать-то лет! — у неё энурез, понимаете? — это проявление сильного невроза, вы понимаете? — какой ещё невроз? с чего это у неё будет невроз? писается, потому что слабый мочевой пузырь, наследственное, в дурака-папашу, поживешь полгода у наших знакомых, нам надо уехать — но я писаюсь по ночам — значит, не будешь писаться — мама, этот дядя алкоголик, он ко мне пристаёт, не оставляй меня, пожалуйста, я тебя прошу, мамочка, — веди себя хорошо, и всё будет хорошо — отличница в школе, активистка библиотеки, победила на конкурсе — приезжайте, ваша дочка пролежала всю ночь в моче, у неё воспаление легких — так что, разве у вас врачей нет? мы что, разве не в Советском Союзе живем? — приезжайте — ПРИЕХАТЬ СОЖАЛЕНИЮ НЕ МОЖЕМ ТЧК ПОЛИЭТИЛЕН; Великая Северная река: дикий холод, уроков нет, уроки есть, покосившаяся хибара дощатой школы, в классе тепло от печки, но дует из окон, вонь из неглубоких, жижа тут же, рядом, выгребных ям, чёрные, с сосульками нечистот, очки нужников и коричневая полузамерзшая жижа почти всклень, не выступай, утопим в говне, не выступай, утопим в говне, не выступай, утопим в говне, дикий холод, валенки, толстые штаны, поживешь с бабушкой, бабушка добрая, скорей бы лето, снимай штаны, не дашь, утопим в говне, здравствуй, лето, пионерлагерь на три смены, мамочка, забери меня отсюда, пожалуйста, всем нравится, а тебе нет, ты уже взрослая, ты должна понимать, у меня уже есть месячные; я взрослая — Великая Украинская река: жидовка, мало вас Гитлер, мало, надо бы вас больше, я бы больше, я бы вас всех, жидовка, она живет в халупе, я видел, твои родители задрыги, ханурики, она не жидовка, жиды не живут в халупах, жиды живут лучше нас всех, я бы их в душегубки, пусть там живут, жидовка, жидовня, давить вас всех, я уже взрослая, у меня месячные, но их нет, они должны быть, но их нет, я знаю почему: Хеопсенков приставал ко мне, мамочка, Хеопсенков приставал ко мне, как можно это пережить, Хеопсенков приставал ко мне, врешь, Хеопсенков не может так поступить, это ты виновата, Хеопсенков не может так поступить, это ты виновата — доктор, у меня нет месячных, были и нет, — а сколько тебе лет? — четырнадцать — а с каким-нибудь мальчиком у тебя после уроков ничего не было? — нет — а с дяденькой не было? — не было, он хотел, но не было — точно не было? — точно, точно — ну ложись, посмотрим, — не надо, доктор, у меня аменорея военного времени — что-что? — аменорея военного времени, я в медицинской энциклопедии читала, это от нервов — от нервов? — я писаюсь по ночам, от нервов, а теперь у меня аменорея, от шока — аменорея так аменорея, хорошо, хоть не гонорея, проколем курс в вену и в ягодицы — идет чёрная девица, не то девка, не то вдовица, и не воет, и не ноет, и не поёт, а хворью покоя дитю не дает — губи лес, губи траву, губи стальную булаву, а не детское тело, найди себе другое дело, аминь.
А где же Гагарин? Был обещан Гагарин, а вместо этого… Будет Гагарин, уже недолго осталось, и вообще скоро конец. Само Время не только порабощает, но, к счастью, освобождает, а в промежутке — надзирая, конвоируя, этапируя — сопровождает индивида из колонии для несовершеннолетних в полноценную взрослую тюрягу-крытку, чтобы затем перевести в одиночку, и, ближе к финалу, — в карцер. Вот где отдых-то!..
Это я к тому, что вечно такое положение вещей продолжаться не могло, потому что ничто не вечно, и, раз уж пришли месячные крови, пропали, снова пришли, скоро девке в институт.
В Иерусалиме, где я живу уже десять лет и являюсь одним из ведущих генетиков, мне, разумеется, никогда не задают вопрос, который я без конца слышу от граждан западноевропейского производства: вот вы жалуетесь на антисемитизм в стране вашего рождения, а ведь, несмотря на это, у вас — у вас лично! — такой высокий уровень образования!..
А я думаю про себя: вот это прекраснодушие, эта фатальная необременённость мыслью — передаются эти качества по наследству — или нарабатываются заново в каждом поколении? «Нарабатываются заново» — я имею в виду, являются результатом того, что головной мозг, не выдержав мощи социального процветания, в волшебно короткий срок деградирует? А если допустить, что прекраснодушие передаётся именно по наследству и, накапливаясь в популяции, определяет, вторично, прекраснодушие всей системы — то, представим, я открою этот ген прекраснодушия и благоглупости (уверена, что он доминантный), и вот — как бы погуманней распорядиться моей Нобелевской премией?.. Вот о чем я думаю, в то время, как мой рот открывается как бы сам собой и, независимо от меня (как мне осточертели эти пытливые идиоты!!) произносит: еврею для достижения тех же результатов надо приложить на два порядка больше усилий, чем представителю нацбольшинства… (Ох уж, арийцы! Насмотрелась…)
Но мой рот произносит лишь половину правды, если не меньше. А вот чего он не произносит: семья, господа, в своей функции малого сообщества, никогда не бывает нейтральной по отношению к ужасу жизни: она либо своего члена (в частности, ребёнка) от ужаса жизни защищает, — либо этот ужас усиливает. Мне выпал второй вариант.
Финальная фаза пубертации застигла меня на берегах Великой Русской реки, в густонаселённом уродливом городе К., где любого непьющего считали евреем, — впрочем, эти данные в подавляющем большинстве случаев, разумеется, совпадали. Человек, заботящийся о своем здоровье, единогласно считался параноиком. Не ворующий явно — ворующим тайно и по-крупному. Книгочей — импотентом. Всякая незамужняя старше двадцати двух лет — гермафродитом. Не родившая через девять месяцев после свадьбы — бесплодной, даже порченой. Изучивший иностранный язык до уровня «хау ду ю ду» — шпионом, предателем и, по определению, евреем. Круг замыкался.
Я должна была поступить там в какой-то технический вуз. Разумеется, третьесортный. Третий сорт вуза являлся прямым следствием пятого пункта паспорта, этот закон нумерологии и кошке понятен, но почему именно в технический — ведь даже само это название вызывало во мне ужас?
А потому, что так решили мамаша и Хеопсенков. Точнее, Хеопсенков сказал Слово. Трезвый, он редко произносил больше одного. Мамаша поймала негромкий глагол из его уст — как всегда, затаив дыхание, с трепетом и проворством болонки. А затем, в соответствии с отработанной программой, циркуляр пошёл планомерно спускаться. Что мне оставалось делать? Они оба были раз и навсегда правы. Вы не жили с непогрешимыми, нет? Правда нет? Повезло…
