И дедушка сказал, что из меня получится, дай Бог, артист.

А потом все стали просить дедушку тряхнуть стариной.

Тогда он встал на середину комнаты, вот так зажмурился и начал рассказывать про свое любимое «Белое покрывало»1:

Позорной казни обреченный, Лежит в цепях венгерский граф. Своей отчизне угнетенной Хотел помочь он, гордый нрав В нем возмущался: меж рабами Себя он чувствовал рабом — И взят в борьбе с могучим злом, И к петле присужден врагами…

Никто! Никогда! Я не слышал, чтобы так читали. Даже по радиву. Все замерли. Я к Ане прижался.

А дедушка сразу стал молодой и красивый. Как на фотокарточке.

Мать говорила, утешая: Не бойся, не дрожи, родной! Я во дворец пойду, рыдая, — Слезами, воплем и мольбой Я сердце разбужу на троне…

Я смотрю на маму. У нее дрожат губы. Если бы здесь был наш рояль!

А у бабушки такое лицо — как в церкви.

Коль в черном платье буду я, Знай, неизбежна смерть твоя… Но если в покрывале белом Меня увидишь над толпой, Знай — вымолила я слезами Пощаду жизни молодой…

В комнате духота. Окна зашторены. Форточку открывать нельзя. Мы ведь на первом этаже. И во дворе все слышно.

Гудит набат, бежит народ. И тихо улицей идет, Угрюмой стражей окруженный, На площадь граф приговоренный… Граф ничего не замечает, Вперед на площадь он глядит — Там на балконе мать стоит Спокойно, в покрывале белом! И заиграло сердце в нем! И к месту казни шагом смелым Пошел он. С радостным лицом Вступил на помост с палачом. И ясен к петле поднимался, И в самой петле улыбался…

Дедушка молча оглядел всех и тихо сказал:

— Зачем же в белом мать была? О, ложь святая! Так могла солгать лишь мать, Полна боязнью, Чтоб сын не дрогнул Перед казнью.

Тут все стали хлопать в ладоши. И плакать.

Канешно, дедушке больше всего захотелось, чтобы мама поиграла на рояле. Но для этого надо было ехать в Сокольники. А дедушка по Москве гулять не может. За это ему влетит по первое число. Он теперь будет жить в другом городе. Совсем недалеко. В Твери. А к нам приезжать на воскресенье.

Только чтобы никто не видел.

Псих ненормальный

На Никицкой в Большом доме живет Сумасшедший. Настоящий.

Он даже не разговаривает, а мычит.

Вот так: «Му-у…»

А потом воображает из себя дерево. Растопырит руки и стоит. Даже не пошевелится.

Тут в него пуляй чего хочешь.

— Псих ненормальный, — говорит про него Дворничиха. — Такой пришьет и не заметит.

А бабушка его жалеет. Она говорит: раньше он артистом был. Это у него от несчастной любви.

— Ни от какой не от любви, — спорит Дворничиха. — Показали ему в НКВД кузькину мать, вот он и спятил. Небось наклал в штаны-то.

Летом он выходит во двор прямо в халате. На ногах у него кальсоны с завязочкой. И рубашка без воротничка.

Воротничок ведь надо запонкой пристегивать. Как дедушка делает. Но эти запонки вечно теряются. Вот он их и потерял.

Ходит как последний разгильдяй!

А рубашки без воротничков только до революции делали. Из крахмала. Теперь их все дедушки донашивают.

Чего только до революции не выдумывали? Делать им, верно, было нечего.

Зимой Сумасшедший на халат пальто надевает. А шапки у него нет. Вон, смотрите — идет.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату