Да вы не бойтесь! Он не тронет. Можете язык показать. Мы сейчас в него снежками пулять будем. Раз! Раз! Все равно не догонит.
Бабушка ругается — нельзя убогих обижать.
А мы не обижаем. Мы просто играем так.
Открывается окно на третьем этаже. Оттуда горланят:
Это не Сумасшедший. Это пьяница. А Сумасшедший на скрипке может играть. Только летом.
— Хоть святых выноси, — жалуется Дворничиха. — Сдать его в дурик надо, пока дом не спалил.
— Все мы и так в дурдоме живем, — говорит дядя Сережа. — Этот тип, может, самый нормальный. Если сбрендил в такое время.
— Сердца у вас нет, Сергей, — считает тетя Муся. — Иначе вы бы не говорили такие вещи. Просто удивительно, как вас еще не посадили.
У мамы сердце часто болит. Наш домашний доктор Бобков сказал, что это порок.
А у папиной бабушки сердце болит за всех ивреев.
Потому что их Гитлер обижает.
Гитлер — тоже сумасшедший. Бабушка говорит:
— Немцы — такой умный народ. Неужели они не видят, что он просто городской сумасшедший! Надо, чтобы товарищ Сталин раз и навсегда запретил Гитлеру обижать евреев.
Только бабушка живет в Лосинке, а товарищ Сталин — в Кремле. И она никак пока к нему добраться не может. А вот если бы добралась, папа давно был бы дома. Потому что эта моя бабушка очень пробивная особа. Все так говорят.
— Товарищ Сталин сейчас думает, — встревает мой папин дедушка.
А он точно знает, потому что читает газету. Не каждый день. Каждый день читать газету вредно.
Дедушка берет газету и учит меня читать по буквам. Все-таки не зря мы с дедушкой покупаем газету в киоске. Или бабушка ее покупает, когда ходит за хлебом.
— Гитлера надо посадить в сумасшедший дом. Вот и все!
Папиной бабушке Гитлера совсем не жалко. А нашего Сумасшедшего — жалко. Хотя он и не иврей. Вовсе.
Сумасшедший гуляет по двору. Ищет чего-то. Прислушивается. И вдруг — кричит:
— А-а-а!..
Дворничиха стынет на лавочке:
— Это к перемене.
Когда кричит Сумасшедший, погода в Москве всегда меняется.
Тихий ужас
Кругом тихий ужас и сплошной кошмар. Так говорит бабушка Адельсидоровна.
Мишка катается на подножке трамвая — сплошной кошмар. А я падаю об асфальт и разбиваю коленки в кровь — тихий ужас. У немцев в Берлине сплошной кошмар. У нас в Москве — только тихий ужас.
Бабушка боится мышей до смерти. Дедушка мышей просто не любит. Аня говорит, что маленькие мыши очень симпатичные, их не надо бояться.
— Они ничего тебе не сделают. Ты, смотри, какой большой. А мышка такая маленькая.
Ну, слава Богу, для Ани я уже такой большой!
А мышку я не боюсь. Просто я смотрю не туда, где она шуршит.
Один раз я взял и перекрестился на глазах Бориспалыча. Дедушка страшно обиделся.
— Передовой человек не должен верить в то, чего нет.
— А что есть, дедуля? Ну скажи — ты есть?
— Я есть. Потому что ты меня видишь.
— А я — есть?
— Пойди и посмотри в зеркало.
Я смотрю в зеркало и вижу мальчика. Я уже привык, что мальчик в зеркале — это я сам. Я подымаю руку — и он подымает. Я высовываю язык — и он высовывает. Я могу даже в него плюнуть. А он плюнет в меня — не попадет. Потому что из зеркала плюнуть нельзя. И все-таки я внутри не такой, как в зеркале.
— А Дворничиха есть?
— Посмотри в окно. Сидит на лавочке и грызет семечки. Значит, есть.
— А папа «сидит». Если он «сидит» — значит, он есть?
Адельсидоровна начинает бегать по комнате и приговаривать:
— Тихий ужас! Ну не ребенок, а тихий ужас.
Тут я нарочно спрашиваю Бориспалыча:
— А кто главней — Бог или Ленин?
Теперь сердится дедушка:
— За такие вопросы могут забрать и отправить куда следует. И будут абсолютно правы.
Адельсидоровна уже кричит:
— Кошмар! Сплошной кошмар! Он уже хочет посадить ребенка!
Я уже не ребенок. Это они все думают, что я ребенок. Я мальчик. Как все во дворе. «Как все» — у меня не всегда получается. Но в «колдунчики», я уже играю здорово. В «колдунчики» я даже больше люблю играть, чем в «расшибалку». Во-первых, и денег жалко! На гривенник можно купить целый стакан томатного сока. Вот такой! Маленький. А большой даже и не выпьешь сразу!
На Никицкой продают томатный сок сразу за воротами. Вот выходишь, и налево стоит тетя с соками. И в магазин ходить незачем. И отпрашиваться не надо. Потому что это совсем во дворе. Если есть гривенник — бери, пожалыста. А томатный сок я больше люблю, чем яблочный. Маленького стакана вполне хватает, если на улице не очень жарко. Вот берете. Надо немного посолить. Теперь размешиваете ложечкой. Вкуснотища!
Все-таки на Никицкой жить лучше, чем в Сокольниках. Потому что тут Бог есть, а там Бога нет.
Для бабушки Лизаветниколавны самое интересное в церкви. Для Мишки — самое интересное в кино. А я пока не знаю, где мое «самое интересное». Наверное, самое интересное быть «колдунчиком», только настоящим. Раз! И всех заколдовал. Раз! И расколдовал!
И чтобы кончился сразу для бабушки Адельсидоровны и «тихий ужас», и «сплошной кошмар». А папа вернулся из «командировки».
Большие радости
У нас на Никицкой теперь часто бывает праздник. Гостит дедушка. Он приезжает из своей Твери ночью. Про это я догадываюсь сразу.
Бабушка бережет электричество. Она на всех ругается, кто за собой свет не гасит. Ночью у нас в углу лампадка горит. Под Божьей Матерью. А когда бабушка сама зажигает люстру, приезжает дедушка.
Другой раз я ночью не просыпаюсь, а утром смотрю — дедушка спит в кровати. Я лежу тихонечко и
