когда-нибудь еще родиться, надо оказаться в нужное время и в нужном месте.
Если ты не знаешь, как быть, — лучше всего спроси у своей бабушки. Даже если сейчас ее нет рядом. Она все равно услышит и придет на помощь. Бабушка своему внуку плохого не посоветует. И если сама не знает, спросит у своей бабушки. Ведь у каждого когда-то была бабушка. И так, по цепочке можно дойти до самого верха и узнать, как надо поступать на этом свете, а как не надо.
Не имеет значения, где странствуют сейчас души наших предков и кто они были при жизни. Богатые… или бедные… Даже когда твой дедушка поляк, а бабушка еврей, если уж здесь очутился, наверное, ты уже свой.
— Где родился, как его называется, там и пригодился, — любила говорить моя Лизаветниколавна.
Конечно, гибридом можно родиться, но прожить всю жизнь «серединкой на половинку», скорей всего, не получится. Никуда от этой правды не денешься.
Вот к таким выводам я невольно пришел, слушая, что болтают разные взрослые люди во время войны.
И на сцене, и в жизни.
Теперь в поезде, когда возвращался в Москву после четвертого класса с похвальной грамотой от старшего пионервожатого, я пытался разложить в голове все дни по полочкам. От первого — до последнего.
Тра-та-та, тра-та-та — стучали колеса.
Тук-тук-тук — прыгало под рубашкой сердце.
Война шла себе своим чередом, а моя жизнь — своим. Но что будет дальше, знал, вероятно, только Бог. И то, может быть, не наверняка.
Я старался изо всех сил стать взрослым. Но потом вдруг испугался. И остался ребенком. По крайней мере — до конца войны.
Взрослым я стал, когда разошлись родители. Но это было уже после, в другой жизни.
Расходились они мучительно долго, опустошив и себя, и меня.
После войны отец как с цепи сорвался. Стал гулять напропалую. То приходил среди ночи, то вообще не приходил.
Моя гордая бескомпромиссная мамочка переживала страшно, болела и старела на глазах. Но терпела, терпела и прощала, думаю, из-за меня.
Однажды среди ночи отец вернулся, а я, только заслышав, как открывается дверь, бросился в коридор.
В руках у меня было духовое ружье, которое он же мне и подарил на день рождения.
И здесь, теряя сознание от страха и бешенства, сказал тихо, почти шепотом, чтобы только она не услышала:
— Уходи совсем. Или я тебя убью…
Отец, ни слова не сказав, повернулся и ушел. Навсегда.
Мне кажется, что когда все это случилось, именно в тот час мальчик во мне умер и родился совсем другой человек.
Это еще при Сталине…
Когда мне нужно было уже в десятом классе получать паспорт, отец сам пошел в милицию. И за контрамарки в театр поменял мне свою фамилию на мамину. Чтобы я никогда не чувствовал себя «чужарем». И ничто не мешало мне идти своей дорогой. Во всяком случае, именно так он объяснил свой неожиданный поступок. Хотя отец очень меня любил. Свет в окошке — его единственный «сынище- парнище»…
А вот все-таки русский я или еврей — вопрос остался открытым.
В паспорте написали — русский…
Когда мы возвращались на поезде в Москву, мы были еще счастливой семьей, хотя в голове почему- то гудел голос дяди Мити Мепистопеля: «…Кончилось время Ясуса! Баммм! Настал час Иуды! Бамм- бам!»
Стоит ли, так уж доверять немецкому черту?
Тем более в эвакуации!
Может, наврал шут гороховый с три короба?
А теперь ищи-свищи ветра в поле…
Эпилог для театра
Заканчивается спектакль.
Предметы исчезают. Как воспоминания.
Убираются титры.
Последние страницы сыгранной роли.
Артист смертельно устал. Пора уходить… со сцены.
Но сначала он пристально вглядывается в зеркало.
— Неужели это был Я? Неужели? Да и зачем? Кто скажет?..
Тоже мне — Принц Датский.
Артист медленно идет за кулисы. И вдруг оборачивается:
— Сначала мальчик научился читать — по слогам. Потом писать — по косой линейке. А ко дню рождения бабушки сочинил свое первое стихотворение:
Смешно? Наверное.
Когда я был мальчиком, совсем мальчиком, я играл Принца в «Снежной Королеве». Тогда все было ясно, где Добро, а где — Зло. Надо было только провести мелом черту через всю сцену. Потом мел куда-то запропастился. И я теперь не знаю, где кончается правда и начинается сказка.
Как оказалось, люди с удовольствием лгут друг другу и напропалую обманывают себя. Отчего и жизнь получается какая-то «несклепистая», — как говаривала моя бабушка Елизавета Николаевна. Но не стоит судить слишком строго.
