очень.
— Сейчас будем отправляться, — заскрипела проводница.
Уж откуда она это узнала, непонятно. Паровоз не свистел. В колокол на станции не били…
Мы расцеловались с родственниками. Все ж таки они нас приютили на целых два года!
Адельсидоровна просила ухаживать за могилкой Бориспалыча.
Она, канешно, плакала и шептала свой «азохенвей».
Поезд дернулся без свистка.
Пока-пока, Чкалов! Больше мы с тобой уже не встретимся никогда. Да и на карте тебя больше нет. На твоем месте теперь город Оренбург! Ну и ладно. Спасибо тебе, старый! Все ж таки я здесь научился плавать по-собачьи, считать столбиком, меня приняли в пионеры и заставили подумать о смысле жизни! И вообще я вырос на полголовы.
Фью-ю-ю!.. — как от боли завыл паровоз.
Тра-та-та — закричали колеса… Я-от-ба-буш-ки-ушел… Я-от-де-душ-ки-ушел…
Наш вагон особенный. В нем два купе. В одном поселились папа с мамой. В другом — я и бабушка. Остальные места были плацкартные, как в общем вагоне, которым мы ехали в эвакуацию.
Но на них никто не ехал теперь, потому что в Чкалове папа артистов для фронта набрать не успел.
Целые полгода папа ездил на этом вагоне и поднимал дух Красной Армии. Всем артистам очень нравилось ездить на фронт. Помогать Красной Армии громить врага и отовариваться.
Папа собирал продукты для нас, и сам, «наверное, плохо питался». Как сказала Адельсидоровна.
Оба купе были завалены разными консервами из Америки, крупой, чаем, солью. Мама пошутила, что пора открывать магазин.
Она весь день смеялась. Такой счастливой я не видел ее никогда. Все сказали, что Ниночка помолодела сразу на десять лет.
А мне было очень жаль, что ей пришлось променять свои золотые часы на три килограмма «русского масла».
Если бы мы только знали, что папа привезет столько продуктов, на всю зиму! Но он приготовил для нас этот сюрприз, и мама про часы даже не вспомнила.
Основную часть продуктов — ящики с поросячьими консервами и другие вкусные вещи папа поставил в тамбуре. Тамбур не только закрыли на ключ, но и подперли двери ломом. Так что сохранность нашего богатства была полностью обеспечена.
И вдруг рано утром я услышал страшный папин крик. В тамбуре толпились какие-то люди. Никаких ящиков, канешно, не было.
Их и след простыл. Проводница плакала, а папа кричал, что он всех убьет. Когда поезд сделал короткую остановку, бесплатных пассажиров тут же выставили.
Пришел милиционер, который сказал, что папа сам дурак, если оставил продукты в тамбуре, когда вся Россия буквально голодает. Некоторые «артисты» ухитряются воровать продукты даже через форточку на пятом этаже. Следующий раз, посоветовал милиционер, надо быть умнее. Лично я не уверен, что будет следующий раз.
Я даже подумал про себя, что это, может быть, Бог так решил к лучшему. Как-то неловко перед людьми, когда у тебя все есть, а у других — ничего. Я думаю, что милиционер тоже так подумал. Потому что взял свою бутылку водки и ушел.
Мы все равно не пропадем, потому что в Москве у нас есть наша Лизаветниколавна. Папа сказал, что он очень уважает бабушку, особенно за тот случай с шубой в октябре сорок первого, но ему зверски обидно, что так получилось с поросячьими консервами от самого Рокоссовского.
Потом он выпил целую бутылку водки и уселся на ступеньках вагона. Мы очень боялись, что он вывалится на ходу.
Отец сидел на ступеньках и, кроме меня, никого не хотел видеть. А еще говорил, что он всех убьет, «эт-самое», если меня кто-нибудь пальцем тронет.
Мне было совсем не жалко этих поросячьих консервов от Рокоссовского, мне было жалко папу и тех «негодяев», которых папа выбросил из тамбура. Им тоже, наверное, хотелось побыстрей в Москву.
Послесловие
Я не знаю, успел ли дядя Митя закончить свою «пиеску» про Иуду. Несмотря на то что сам товарищ Сталин ему отсоветовал это делать. А если все-таки успел, показал ли он ее Палборисычу? Даже тайком от тети Маши? А если показал, тогда что же все-таки случилось с моим дядей?
В штаны накакать можно в любом возрасте. Лично со мной последний раз это случилось во втором классе, еще до войны. Бабушка Лизаветниколавна сшила мне новый костюм из старой дедушкиной «тройки», и я пошел в школу гордый. Потому что на мне был настоящий пиджак из «аглицкой шерсти» и «бриджи» ниже колен, которые держались на дедушкиных подтяжках, как у всех мужчин до революции. Пристегивались спереди на четыре пуговицы и сзади на две. Слишком много пуговиц это тоже опасное дело. Особенно, если нужно быстро снять штаны.
Первые три урока — прошли как по маслу. Когда меня вызывали отвечать и я вставал за партой, на меня смотрели все ребята. Аскова даже два раза улыбнулась. У нее в этот день была одна косичка с большим белым бантом. Ну очень красиво!
Я отвечал без запинки, что тоже бывает не каждый день. Все в этой жизни зависит, как я понял, от настроения.
Но вот на четвертом уроке мне вдруг приспичило. Отпрашиваться в туалет, да еще в новом костюме? Просто несолидно! Я бы сразу уронил себя в глазах моих одноклассников!
Решил терпеть. Тем более что в этот день у нас и было-то всего четыре урока. А расстегивать, а потом застегивать эти подтяжки, которые держали мои бриджи! Это с ума можно сойти.
Я дотерпел до конца. Но по дороге, когда я уже был в двух шагах от дома и нужно было только перейти на другую сторону Четвертой Сокольнической, со мной и приключился «нежданчик». Я наложил, как говорится, в свои «бриджи» по полной программе.
Бабушка Лизаветниколавна была у нас в этот злополучный день в Сокольниках и готовила торжественный обед по случаю обновки.
Она тут же поняла, в чем дело, ничуть не заругалась. А принесла с кухни большой таз для белья, быстро меня раздела догола и тут же смыла теплой водой весь позор. Я дрожал так, что зуб на зуб не попадал. Не только потому, что замерз, но еще и от страшной мысли, что все это могло произойти прямо на уроке, на глазах у всего класса, и особенно в присутствии Лены Асковой. Вот тогда бы я точно, без всяких разговоров, повесился.
Запах стоял в комнате невыносимый. Но бабушка меня тут же успокоила, сказав, что такое может случиться с каждым.
Трусики, бриджи и чулочки с лифчиком она тут же отстирала и повесила на кухне. А меня переодела во все чистое.
Слава Богу, в квартире никого не было. Даже Чилевичей.
И мы с бабушкой договорились, что никому никогда не расскажем про эту жуткую историю.
Скоро я перестал дрожать и съел целую половинку моей любимой жареной куропатки, которую Лизаветниколавна приготовила специально по случаю обновки. Все-таки у меня не железная, а самая золотая на свете бабушка.
Но бриджи с подтяжками я с тех пор старался не носить.
А Палборисычу очень сочувствую, если с ним случился «нежданчик», когда он прочитал «пиеску» про Иуду Искариота.
Теперь я часто думаю про свою жизнь. Особенно когда смотрю какое-нибудь кино. Ленин делал свою революцию без меня. Сталин воюет с Гитлером без меня. Там не успел и здесь опоздал. Если уж придется
