пропущенный убийцей Ины Стреттон, — мог иметь весьма серьезные последствия. Роджер опасался не столько возможного наказания, сколько того, как это все отразится на его хобби. Если дело дойдет до того, что ему придется признаться в содеянном, то доверие полиции окажется для него потеряно навсегда; больше никогда ему не позволят продолжать официально оказывать сыскные услуги. И все же он не жалел о содеянном. Пусть лучше Роджер Шерингэм навеки попадет в черный список Скотленд-Ярда, чем Дэвид понесет ту кару, которую конечно же назначит ему слепое правосудие за поступок, порожденный почти безумным отчаянием.
Но нет, события не зайдут так далеко, если Роджер им этого не позволит.
Что действительно важно, так это не дать перенести срок дознания. Отложенное дознание в подобных обстоятельствах означает, что каждый журналист в стране сразу сделает стойку. А дальше — неизбежная грязь, запятнанные репутации, и вся милая затея с костюмированной вечеринкой окажется вывернута наизнанку в угоду самым нелепым инсинуациям. И сама вечеринка, и все, кто там был, станут 'новостью номер один' в бульварнейшем изложении. Это надо остановить — если только возможно.
Но как?
Времени катастрофически мало. Полицию надо сегодня же убедить, что нет никаких оснований для дальнейшего расследования — дело и в самом деле вполне простое и ясное, как казалось с самого начала. Но каким-таким образом убедить полицейских в чем-то подобном теперь, когда у них это чертово кресло, Роджер не имел ни малейшего понятия.
К тому же загвоздка в том, что подозреваемым вполне может оказаться он сам. Причем это будет справедливо не только в некоем высшем смысле, но и в самом прямом, юридическом. Он попытался припомнить, как вел себя с полицейскими и как они вели себя с ним. Не слишком ли упорно он отрицал сегодня утром важность положения кресла? Причем ведь что самое обидное — что это положение и в самом деле не имеет никакого значения, то есть совершенно никакого! И не слишком ли явно он давил на инспектора вчера ночью?
Роджер, сунув руки в карманы и задумчиво опустив голову, поднимался по ступенькам на галерею, кольцом окружившую розарий.
Да, отношение полиции к нему этим утром переменилось. Вчерашней ночью инспектор обрадовался, встретив его тут, с удовольствием советовался с ним и выслушивал его предположения. А сегодня утром на крыше ни одно из предположений Роджера не было воспринято всерьез. Позднее, когда шли так хорошо знакомые ему рутинные следственные действия, с ним вообще не проконсультировались. Более того, возможно, его умышленно от них отстранили. Само прибытие полиции через черный ход и предписание горничной ничего не сообщать об этом хозяину дома, возможно, метило скорее в Роджера, чем в Рональда.
Быть подозреваемым не слишком приятно. Роджер, с таким азартом преследовавший столь многих, теперь, сам оказавшись в роли преследуемого, хребтом ощущал ледяные пальцы тревоги. Возможно ли, чтобы полиция заподозрила его в самом этом убийстве? Не надо паники, просто подумаем: ведь это может быть, так? А если так, да если еще выплывут на свет его манипуляции со стулом, плюс то, что он находился на крыше в решающий момент, — что ж, вчерашней ночью Колин выдвинул против него скверное обвинение, очень скверное; каково же будет услышать его на процессе, со скамьи подсудимых?
Нет, это просто смешно. Он все-таки Роджер Шерингэм. Однако…
— Привет, мистер Шерингэм, — окликнули его откуда-то из-под локтя. — Я смотрела, как вы наматываете круги, как лев в клетке. Простите, что прервала ваши раздумья, но я просто умираю от любопытства! — Миссис Лефрой грелась на солнышке в маленькой беседке, пристроенной к увитой розами шпалерной галерее.
— В таком случае я вам не скажу ничего, — ответил Роджер, не без усилия возвращаясь к действительности. — У меня чуть сердце не выскочило! Нельзя так неожиданно окликать подсудимого, обвиняемого в убийстве!
— Вы обвиняетесь в убийстве? — миссис Лефрой так и распирало любопытство.
— Обвинялся. Но теперь уже нет, слава богу, — он уселся на скамеечке рядом с ней. Присутствие миссис Лефрой — это правильно. Очевидно, в самокопанье нет никакого проку. — Вы не расскажете ли мне о… — начал он непринужденно, — о блинчиках? Да, о блинчиках. Блинчики, знаете ли, очень успокаивают.
— Блинчики? — недоверчиво переспросила миссис Лефрой. — Боюсь, я о них знаю недостаточно. Но могу вам рассказать, как приготовить цыпленка a la Toulousaine[12] .
— Расскажите! — с горячностью попросил Роджер.
Без четверти четыре Рональд Стреттон, повинуясь настойчивым уговорам Роджера, позвонил доктору Чалмерсу. Нет, доктор еще не вернулся.
Роджер кое-как промаялся еще двадцать пять минут, хотя терпение его давно истощилось.
— А начали в три! — стенал он. — О, Рональд, ну позвони еще раз!
Рональд позвонил еще раз.
На сей раз более удачно.
— Доктор Чалмерс только что вошел? Попросите его взять трубочку, это мистер Стреттон.
Во время паузы Рональд поманил Роджера:
— Если встанешь тут поближе, тоже сможешь расслышать.
Роджер, кивнув, пригнулся к трубке. Он буквально мог слышать, как колотится сердце Рональда, и знал, что Рональду слышно, как бьется его сердце. Потом в трубке раздался голос Чалмерса — как всегда, дружелюбный.
— Ты, Рональд? Я как раз собирался тебе позвонить, дружище. Да, только что вошел.
— Управились?
— О, да. Все очень просто. Причина смерти конечно же не вызвала никаких сомнений.
— Да, но…
— Что такое, дружище?
— Не обнаружилось ли что-нибудь еще? Синяков на теле, чего-нибудь в этом духе?
— О да. Синяков на теле оказалось очень много. Ссадины на обеих коленках, обширный ушиб на правом бедре и правой ягодице и небольшой синяк на затылке, который, видимо, мы вчера ночью не заметили. Больше ничего.
— Понятно, — вяло ответил Рональд.
И вопросительно посмотрел на Роджера — тот покачал головой: дальнейшие расспросы излишни.
— Ты только это хотел узнать? Мы сейчас же отправим официальный отчет. На самом деле все это не больше чем пустая формальность. Да. Ну, до свиданья, Рональд.
Рональд положил трубку и посмотрел на Роджера.
А Роджер — на него.
Синяк на затылке, соображал Роджер. Значит, и он тоже его проглядел ведь прошлой ночью он прощупывал затылок миссис Стреттон именно на предмет шишки или опухоли и не нашел ничего; наверное, он был ближе к макушке, под шляпкой. Во всяком случае, теперь совершенно понятно, почему не было ни шума, ни драки: Дэвид стукнул ее по голове. Любопытно, чем именно, и хорошо ли это что-то теперь припрятано. Дэвид стукнул ее по голове, и она упала на коленки, ободрав на них кожу об асфальт крыши. Откуда взялись другие синяки, не важно; все решил синяк на затылке. Стало быть, вот как Дэвид ее укокошил.
Роджер понял, что по-прежнему смотрит на Рональда, а Рональд на него. И не сомневался, что в мозгу приятеля точно так же вихрем проносятся мысли.
А вслух сказал:
— Все это немного некстати.
— Да, — согласился Рональд.
Домик доктора Митчелла был сложен из веселенького современного красного кирпича; перед ним
