голоса.
Мы шли долго, мне показалось — целую вечность, пока наконец не оказались перед массивной дверью, отделанной кожей. Криминалькомиссар открыл ее передо мной, и мы вошли в отделение гестапо, которое для большинства смертных, как выяснилось позже, являлось тайной за семью печатями. Более того, официально этого отделения не существовало. Все интерьеры этой части подвала напоминали собой кинотеатр — бархатные черные и красные портьеры, деревянные полы, многочисленные кресла и диваны во всех комнатах.
Меня провели через ряд дверей в помещение с киноэкраном на всю стену. В центре комнаты находилось мягкое кресло, и больше никакой мебели не наблюдалось. Меня усадили в кресло, на руках и ногах затянули ремни. Как ни странно, никакого страха в тот момент я не испытывал. Оба сопровождающих вышли.
Некоторое время я сидел в тишине и полутьме (горел лишь один тусклый плафон на высоком потолке), а затем почувствовал движение за спиной.
Он появился неслышно, высокий грузный человек в форме рейхскриминальдиректора гестапо, подошел к киноэкрану, а затем развернулся на каблуках. Он смотрел на меня с интересом и иронией, рот его чуть кривился, большие пальцы лежали на черном ремне. Я сосредоточил свое внимание на пряжке с орлом, потому что не мог смотреть в глаза этому человеку — моему дяде Гюнтеру.
«Смотри на меня, дружок», — сказал он.
Я поднял голову.
«Сейчас ты, видимо, думаешь, что зря пришел ко мне вчера, зря поделился со мной своей проблемой. Но это не так. Ты пришел к самому правильному человеку из всех возможных, к единственному, кто способен выслушать и понять тебя. Более того, много лет я ждал момента, когда ты наконец придешь».
Он начал ходить вокруг меня, не прекращая говорить.
«Гомосексуализм был распространен всегда. В Древней Греции мужчины из высшего общества часто предпочитали мальчиков женщинам, что отражено, в частности, в их мифологии. У Аполлона был целый ряд молодых любовников, да и Зевс нередко обращался к однополой любви. И в Греции, и в Риме сексуальные отношения между мужчинами считались нормальными. Более того, любовь между людьми одного пола могла быть сильнее, выше, гораздо более страстной, нежели обычные гетеросексуальные отношения».
Я самостоятельно догадался о значении слова «гетеросексуальный».
«В Японии, — продолжал он, — был распространен культ сюдо, отношений между мужчиной и мальчиком. Солдаты содержали своих любовников, порой любили их больше, чем жен. Буддистские бонзы вступали в интимные отношения со своими послушниками, и это тоже было в порядке вещей. Если говорить в целом, гомосексуальность была возведена в ранг греха исключительно усилиями христианской церкви, усматривавшей в данном виде отношений нарушение библейских канонов. Но о каком нарушении может идти речь, если даже в Библии есть целый ряд героев-педерастов? Но все это история, которую ты узнаешь потом».
Это «потом» меня обнадежило. Кажется, меня не собирались ликвидировать.
«А сейчас я хочу, чтобы ты посмотрел один фильм».
Он кивнул кому-то за моей спиной и вышел, похлопав меня по плечу. Пока ничего страшного не происходило, и я постарался усесться максимально удобно, насколько это позволяли ремни, удерживающие меня в кресле.
А на экране появились мужчина и женщина — без всяких вступлений, без титров, без пояснений. Они стояли друг напротив друга по обе стороны огромной кровати. На ней был халат, на нем — трусы. Некоторое время они просто смотрели друг на друга, затем разделись и забрались на кровать, где без лишних предисловий начали заниматься любовью. Я впервые в своей жизни видел половой акт. Если честно, я и обнаженную женщину видел впервые, хотя примерно представлял ее строение по учебникам анатомии. В то время как мои сокурсники заводили девушек и даже женились, я оставался в вопросах полового воспитания наивным ребенком.
Фильм длился около получаса (мне так показалось), и все это время мужчина и женщина занимались сексом, умело меняя позы. Я с удивлением открыл для себя, что сношение может происходить различными способами и даже в различные отверстия, а не только в предназначенные для этого природой (в данном случае речь идет об оральном сексе, анального в фильме не было). Чувствовал ли я возбуждение? Да, безусловно, хотя не то чтобы очень сильное. И я никак не мог понять, кто мне более интересен — мужчина или женщина.
Фильм закончился бурным оргазмом мужчины, забрызгавшего женскую грудь своим семенем. Экран потемнел, а затем темнота сменилась новым фильмом. На этот раз возле кровати стояли двое мужчин в нижнем белье. Как по команде, они разделись и начали заниматься тем же, чем перед этим их разнополые «коллеги». Когда я смотрел второй фильм, мной овладели противоречивые чувства. С одной стороны, я возбудился гораздо более, чем при предыдущем просмотре, но с другой, мне было как-то гадко. Определенная неестественность была в этой любви, в этом соитии, в этих поцелуях и проникновениях. Более того, когда мужчины начали совокупляться, мой сфинктер заныл: я представил себе, каким болезненным может быть такой контакт.
Фильм закончился, зажегся свет, и передо мной снова появился дядя.
«Ну вот… — протянул он. — Помнишь ли ты микромоторику своего друга Карла?»
«Да», — кивнул я, не понимая, при чем тут это.
«Подобная микромоторика присуща людям нетрадиционной сексуальной ориентации. На одни и те же раздражители обычный человек и педераст реагируют по-разному, хотя неспециалист никакой разницы не заметит. У тебя — такая же микромоторика, правда, чуть более приближенная к обычной».
Я никогда не задумывался о своей микромоторике. Я знал, что у моих партнеров по университетским заданиям бывали проблемы с определением моих мыслей по микромимике, но списывал это на их неумение, а не на собственную уникальность.
«Я знаю, какой вопрос ты задаешь себе, — сказал дядя. — Соответствует ли гомосексуализм фашистской идеологии, отвечает ли он требованиям, заданным фюрером. Я отвечу тебе: нет. Гомосексуализм с точки зрения Партии — это серьезнейшее отклонение от нормы».
Я продолжал молчать.
«Но есть одно «но». Нельзя забывать о том, что мы толерантны. Что все люди в наших глазах равноправны, что не существует никаких общественных институтов, которые мы бы унижали или лишали права на самовыражение. Мы прощаем и принимаем абсолютно все, на равноправии и толерантности строится наше общество, идеальное и совершенное. А теперь задай себе вопрос: почему мы можем позволить себе быть толерантными?»
Я думал, он продолжит, но он явно ждал от меня ответа. И я знал этот ответ.
«Потому что то, с чем мы не можем смириться, исчезает».
«Нет, друг мой. Оно не исчезает. Его просто не существует. Гомосексуализма никогда не существовало. Никогда не было разумных евреев или славян, никогда не было наркоманов, алкоголиков, проституток, душевнобольных, инвалидов. И тебя, мальчик мой, не существует. И меня».
Я раньше не слышал многих из употребленных дядей слов, но я понимал, о чем он говорит. И мне стало страшно.
«Что же, — подытожил он. — Сегодня первый день обучения. Дальнейшая твоя судьба напрямую зависит от твоих успехов».
И вышел, не дав мне сказать ни слова.
Мне сложно описать последующие несколько месяцев моей жизни. Мне отвели небольшую камеру, ежедневно приносили завтрак, затем вели в комнату-кинотеатр и показывали фильмы различного свойства. Когда мне нужно было в туалет, я нажимал на встроенную в кресло кнопку, меня отстегивали, провожали, а затем возвращали обратно в кресло. В два часа был перерыв на обед, в семь сеансы заканчивались. Мне приносили книги — как учебные, так и беллетристику для развлечения.
