Сиди себе тихо и люби, как ты хочешь.
Матвеев сновал по кабинету, хлопая дверцами шкафов и звеня стеклом, а Воронин сидел в мягком кожаном кресле и снисходительно за ним наблюдал. Он вполне мог себе это позволить: все же столько лет не виделись, и вполне вероятно, что больше и не увиделись бы… Воронин взял со стола пластиковый кубик с логотипом издательства, в котором трудился Матвеев. Редактировал какие-то серии, что-то, связанное с образовательной литературой, кажется. В служебные дела приятеля Воронин никогда не совался, зная его в основном как бывшего сокурсника и как весьма медленного и малопродуктивного писателя-фантаста. Коллегу, короче говоря.
За всю жизнь Матвеев написал три книги, две из которых издали (не в его издательстве, что характерно), а третью не взяли за отсутствием внятных продаж первых двух. Впрочем, за прошедшие годы все могло измениться — вдруг Матвеев уже Донцову переплюнул по количеству написанного?
— Серега, ты все же не представляешь, как я рад тебя видеть, — тем временем в который уже раз повторил Матвеев, наливая коньяк. — Ничего, что я в обычные стаканы? Для коньяка нужны рюмки в виде тюльпана или бокалы, ну, ты знаешь… А у меня секретарша на больничном, черт ее знает, куда она бокалы засунула…
— Уймись, — благодушно сказал Воронин. — Мне небось и нельзя коньяк-то.
— Можно! — воскликнул Матвеев. — Можно! Даже нужно, в медицинских пропорциях, разумеется. Я у доктора спрашивал специально.
— Раз нужно, тогда за встречу.
Воронин взял стакан, втянул ноздрями острый и, как выяснилось, совершенно позабытый аромат. Не удержался и громко чихнул. Матвеев засмеялся.
— За встречу и за твое здоровье, Серега, — сказал он, чокаясь.
Воронин выпил мелкими глоточками, выдохнул горячий воздух и покрутил головой.
— Хороший коньяк ключница твоя делает, Федор.
— Не ключница, а республика Армения. — Матвеев быстро налил еще по стакану, подтолкнул к Воронину радостно-оранжевого цвета блюдце с ломтиками айвы, лимона и яблока. — Слушай, как же я рад тебя видеть…
— Я сам рад себя видеть, — несколько сварливо произнес Воронин. — Хватит уже восхищаться. Что я тебе, Нефертити? Ну, повалялся в коме, с кем не бывает…
— Тоже мне сказал! «С кем не бывает»… Восемь лет, на рекорд не тянет, конечно, но тем не менее… Книгу, наверное, уже мысленно сочиняешь?
— О чем?! — удивился Воронин, обсасывая лимонную корочку. Вкус фрукта тоже был совершенно забытым, и потому он ел с наслаждением, хотя раньше лимоны терпеть не мог.
— Э-э… Ну, что-то типа «Восемь лет в ином мире». Что-то же человек чувствует, когда он в коме? Вот и опиши красиво, с выдумкой, с нравоучениями. На Западе давно бы уже накропали бестселлер.
— Во-первых, я меньше месяца назад очнулся и первый день, как выписался. Во-вторых, я ничего такого не помню. Аварию помню, как тачка в овраг кувыркается, а я внутри нее, словно лягушка в футбольном мяче…
— Хорошее сравнение, — понимающе заметил Матвеев.
— Это не мое, это я у Стругацких украл, — отмахнулся Воронин. — «Страна багровых туч», кажется… Так вот, мне писать-то не о чем.
— А ты наври с три короба. Свет в конце туннеля, астральные тела, все такое, — с улыбкой посоветовал Матвеев. — Народ съест и еще попросит. К тому же как бы из первых рук, видный писатель- фантаст.
— Откуда видный? — усмехнулся Воронин. — Если на табуреточку встать? У меня четыре книги вышло, пятую дописать не успел, всего семь авторских листов с мелочью…
— Ну, чтоб ты знал, после аварии книжки твои очень хорошо продавались. Доптираж, все дела. Проверь, кстати, карточку — там неплохие начисления должны быть… Потом, правда, подзабыли, но сейчас, полагаю, снова переиздадут. Вот я и говорю: видный писатель, не какой-нибудь экстрасенс-самоучка. И название хорошее — «Восемь лет в ином мире». С тебя процент за идею, хе-хе.
— А что, до сих пор прокатывает эзотерика?! — удивился Воронин. — Я думал, за восемь лет…
— За восемь лет, Серега, многое изменилось. Но пипл по-прежнему хавает всякую пургу. И будет хавать, куда он денется. Давай, за тебя.
После второй рюмки у Воронина ощутимо зашумело в голове.
— Все, Федя, я пас. Поберегусь немного, — сказал он.
— Как угодно. А я вот еще выпью, — Матвеев со скрипом выдернул пробку из бутылочного горлышка. — Как раз на днях срочную работу сдал, потому-то тебя и в гости пригласил, если честно. У меня вроде как отпуск.
— Творческий? — пошутил Воронин. — Хочешь в соавторы набиться, книжку про мою ко?му написать?
— Не угадал, старина. Чего-чего, а работы у меня хватает. Школьную программу переделывать надо? Надо. А кто ее будет переделывать? Пушкин, что ли?
— Не понял, — озадаченно нахмурился Воронин. — Зачем программу переделывать?
— А как же?! А, ч-черт… — Матвеев поскреб подбородок. — Забываю, что у тебя кусок жизни напрочь выпал. Кстати, я сильно постарел за время, э-э, твоего отсутствия?
— Да нет… Похудел малость, солидный такой сделался… Ухоженный, если тебя такой термин не обижает.
— С какой стати? Тем более есть кому ухаживать. Я твои слова передам, между прочим. Хотя нет, сам передашь.
— Так что с программой-то? — напомнил Воронин.
— Не с программой, а с произведениями, входящими в курс программы по литературе. Ты, наверное, помнишь, как в твое время Пушкина переделывали? Ну, «Сказку о купце и его работнике Балде»?
— О попе.
— Что?
— О попе, говорю, сказка. Не о купце.
— А. Значит, я попутал. Ты попросту не застал, — понимающе кивнул Матвеев. — Ее переделали в сказку о купце, как оскорбляющую православную церковь. Нашли какие-то ранние варианты у Пушкина, там купец действовал вместо священнослужителя.
— То есть в программе теперь о купце? — поднял брови Воронин. Матвеев развел руками:
— Нет, в программе ее теперь уже и вовсе нету. Убрали. Ладно, не в этом дело, а то я тебя окончательно запутаю, а мы вообще-то о моей работе говорили, если помнишь. Так вот, я сейчас занимаюсь переработкой классических произведений и их переводов для школьной программы. Конечно, скучновато, но зато представляешь себе масштабы? Тиражи? Гонорары, в конце концов?
— Наверное, наваристо, — согласился Воронин. — А зачем перерабатывать-то? Опять у какой-то конфессии претензии? Кстати, что у нас нынче, государство-то светское или уже того, обратно церковь присоединили? А то я у врача в кабинете икону видел.
— Икону? — переспросил Матвеев с интересом. — У Игоря Петровича, да? Любопытно… В госучреждениях ведь не положено, либо уголок всех конфессий… Нет, Серега, государство у нас светское, и даже более чем. Ну да ты атеистом был, если им и остался, тебе по барабану. Видишь ли, после принятия федерального закона «О принципах толерантности» тут многое изменилось. Не сразу, конечно. Но тебе будет непривычно.
— То-то от меня телевизор и газеты в больнице прятали. Я уж думал, планету поработили роботы или Россию америкосы оккупировали…
