— Да нет, это как раз обычная практика. Чтобы, так сказать, не травмировать случайно. Все же столько лет не получал информации. Перемен много. Потому мне тебя под расписку и выдали — вводить в реальность по старой дружбе.
— Восемь лет — разве это срок, — махнул рукой Воронин. — Я, допустим, выбыл в две тыщи четырнадцатом. Что изменилось на тот момент по сравнению с две тыщи шестым? Да ничего. Олимпийские игры пропустил бы, скажем. Обидно, но не смертельно. Кстати, на чемпионате мира по футболу кто выиграл?
— Бразильцы, суки. Наши серебро взяли, там серия пенальти была. А по поводу срока — а ты представь, что вырубился бы в восемьдесят восьмом, а очнулся в девяносто шестом. А? Сколько перемен всяких, башка бы кругом пошла. Союза нет, коммунистов нет, соцлагеря нет…
— Да, — признал Воронин, несколько встревожившись. Когда он ехал из больницы в машине Матвеева, ничего особенного не заметил… — Было бы круто. И что, все так плохо?! А при чем тут тогда толерантность?
— Да нет, что ты, — улыбнулся Матвеев. — Все как раз очень хорошо. Просто много перемен, как я уже сказал.
— Много перемен… — озадаченно повторил Воронин. — Слушай, а кто у нас президент-то нынче?
Матвеев назвал фамилию, вполне знакомую Воронину. В «его время» был такой активный политик, представитель так называемой «оппозиции», профессионально бегавший по несанкционированным митингам, чтобы получить свои пять суток, а потом честно освоить очередной грант как невиннопобиенный жутким тоталитарным режимом. В то, что он мог сделаться президентом, Воронин никогда не верил, как и девяносто процентов населения, пусть и не любившего тогдашнюю власть. Уж больно мерзок был. И вот поди ж ты… Хотя демократические выборы могут приносить разные сюрпризы. Вот и один из них, надо полагать. Или шутка?
— Гонишь, — на всякий случай усомнился Воронин. — Этого кудрявого болтуна?!
— Не гоню. И ты вообще потише, — Матвеев оглянулся, словно в кабинете находился еще кто-то, кроме них. Или боялся прослушки?! Да какая прослушка, фигня, это же не советское время… Чего он оглядывается?!
— Чего ты оглядываешься, Федор? — с интересом спросил Воронин.
— Да ничего… Давай-ка еще по одной, а то ты всего две рюмки выпил. Нельзя четное число.
Воронин пожал плечами, не став говорить, что сам-то Матвеев, получается, станет пить четвертую. Выпил, снова закусил лимончиком.
— А пойдем-ка ко мне домой, — предложил Воронин. — Я выпил, за руль не хочу, машина тут постоит… Да и идти всего минут тридцать, подышим воздухом.
— А, так ты все там же обитаешь?! Давай пешком, отлично. По Тверской пройдемся…
Тверская выглядела как Тверская. Если что-то и поменялось — ну, магазин там какой-то закрылся или кафешка — то Воронин этого не замечал. А ведь и в самом деле восемь лет — не срок, если только не попадает на некий исторический перелом.
— Так что ты там переделываешь в школьной литературе? — напомнил Воронин Матвееву.
— А… Видишь ли, взять, к примеру, «Ромео и Джульетту». Это вроде бы произведение о любви юноши и девушки, не так ли?
— Почему «вроде бы»? Оно именно о любви юноши и девушки и есть.
— А вот не так все просто! — хитро улыбнулся Матвеев. — Во времена Шекспира женские роли в театральных постановках исполняли мужчины. Поэтому можно смело воспринимать произведение как историю трагической любви двух юношей.
— «Ромео и Джульетто»?! — засмеялся Воронин.
— Бинго! — воскликнул Матвеев. — Из тебя выйдет толк. Нужно будет поговорить с главным, пристроить тебя на переработку, если ты не против.
— Федь, ты что, серьезно?! Про Джульетто?!
— Вполне серьезно, — солидно сказал Матвеев. — Мировая литература, в том числе вся классика, входившая ранее в школьную программу, буквально забита историями о гетеросексуальной любви. А о гомосексуальной почти ничего нет. В русской классике — Михаил Кузмин да Зиновьева-Аннибал.
— Да ладно. После перестройки чего только не понаписали. Лимонов вон в «Эдичке» у негра сосал.
— Лимонов уже в программе, — отмахнулся Матвеев. — Вот и было принято решение на самом высоком уровне — по европейскому образцу переделать некоторые классические произведения, дабы школьная программа не пропагандировала гомофобию.
— А она пропагандировала?! — ошарашенно спросил Воронин.
— Не то чтобы пропагандировала, но намекала. Вот, мол, как должно быть. Только так, а никак иначе. Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Ассоль и Грей, Пьер Безухов и Наташа Ростова… Это нетолерантно.
— Понимаю, геям обидно. И что, до Толстого тоже добрались?
— Не поверишь, — Матвеев заговорщически подмигнул. — Лев Николаич-то сам был слегка, э-э, гей. Даже в дневниках писал, что неоднократно влюблялся в мужчин, но на соитие не решался. Поэтому нет ничего страшного в том, что в «Войне и мире» Пьер и Петя Ростов…
— Не-не-не! — перебил его Воронин. — Подробностей не надо. Я понял принцип. Знаешь, как-то пока не готов у вас работать. Я уж лучше по старинке.
— Напрасно. Хорошие деньги. По старинке столько не заработаешь, знаешь ли. Там копейки. А вот если я тебя пристрою на дотацию от Евросоюза для авторов, которые…
— Федя, — снова перебил Воронин, — я пока не готов, сказал же. Дотации от Евросоюза тоже небось не за то, чтобы про нашествие инопланетян писать?
— Нет, конечно. Хотя про инопланетян тоже можно. Вот (тут Матвеев назвал фамилию известной писательницы-фантастки) забацала космооперу о том, как юный принц из созвездия Гончих Псов и молодой флагман земной эскадры…
— Стой. А это чего такое?
Навстречу им по Тверской шла многочисленная колонна людей с разноцветными флагами, транспарантами со странной аббревиатурой «ЛГБТЗП» и лозунгами типа «Позор фашиствующим элементам». Аббревиатура что-то смутно напоминала, но что именно?
— Это чего? — спросил Воронин. — Политическая партия, что ли? Выборы скоро? А фашисты при чем?
— Как сказать… — замялся Матвеев. — Партия, не партия… Движение. Сокращенно — Лесбиянки, Геи…
— Стоп-стоп! — тут же припомнил Воронин. — Лесбиянки, Геи, Бисексуалы, Транссексуалы?
— Вообще-то трансгендеры, — поправил Матвеев.
— Да хоть трансформеры. Разрешили, значит, парады… А З и П для чего?
— Как это — для чего? Зоофилы и Педофилы.
Воронин тупо уставился на приятеля, пытаясь уловить хотя бы искорку смеха в его глазах, однако Матвеев был совершенно серьезен. Более того, он неожиданно принялся с тревогой оглядываться по сторонам.
— Ты чего, серьезно, Федор?! Какие, на хрен, педофилы?! Педофилы на зоне должны у параши сидеть, а не с лозунгами ходить!
— Так, пошли отсюда! — прошипел Матвеев и поволок его за рукав в проулок, растолкав прохожих. Воронин, оглядываясь на шествие, послушно топал следом. Он успел заметить, что в первом ряду идут не какие-нибудь гламурные подонки, а солидные мужчины в хороших костюмах, с депутатскими значками на лацканах. И даже один генерал в форме.
— Надо было на машине ехать… — бормотал Матвеев, таща приятеля через какую-то полутемную арку. Они выбрались на небольшую улочку, заставленную припаркованными автомобилями (Дегтярный, что ли?), и Матвеев оглянулся.
