валялся журнал «Квир» с полуголым мускулистым юношей на обложке. Тут же — томик Шекспира с закладками, видимо, Матвеев искал, что бы еще переработать в новом стиле.
Матвеев чем-то бренчал и стучал на кухне, не отозвался.
Воронин ради интереса пролистнул журнал: рекламы анальной смазки и кремов, статьи о нижнем белье; а вот совсем забавное: «Через призму клизмы». Он прочел несколько строчек: «Правильная клизма — это не форма самой клизмы, это состав раствора и количество. Так вот, знай, что тебе необходима не какая-нибудь, а очистительная клизма. Мыльные, уринные и горячие тебе для избранных нами целей однозначно не подходят. Расположившись в позе «мама моет пол» в ванне и водрузив резиновую емкость, наполненную отфильтрованной водой комнатной температуры, над прогнутой спиной, ты медленно аккуратно вводишь пластмассовый наконечник в задний проход…»
Воронин захлопнул журнал.
Вошел Матвеев с подносиком, на котором стояла запотевшая бутылка с водкой, тарелочка с краснеющими крупной икрой бутербродами, огурчики.
— Ты как сбежал-то? — спросил он, явно все еще продолжая сердиться.
— Оторвался от них, в подъезд заскочил и на чердаке спрятался. Немного подождал на крыше, потом понял, что все тихо, и спустился. И вот я здесь!
— Повезло. На прошлой неделе был митинг ЛГБТЗП и демократических организаций в Малом Сухаревском, против компартии. Там какой-то старикашка что-то крикнул, так его забили к чертовой матери.
— Как это забили?! — не понял Воронин.
— Ногами, — сухо пояснил Матвеев, наливая водку в покрытые инеем стаканчики. — Полиция дело замяла, свидетелей не нашлось. А компартию скоро все равно запретят, ходят разговоры. Еще и люстрацию проведут. Американцы очень просят вместе с Советом Европы, а наш им перечить не станет.
Воронин внимательно посмотрел на Матвеева.
— А ты как удрал?
— Быстро, — буркнул тот. — Я же в универе бегом занимался, помнишь? Марафонец.
— А, точно. Ну, давай тогда за спорт.
Они выпили, захрустели маринованными огурчиками, Воронин взял бутерброд. Ему вспомнился роман Уэллса «Когда спящий проснется». Там герою не такое выпало увидеть, общество и его устройство изменились радикально, а он еще и силы для борьбы нашел с теми, которые условно плохие. Уже забылось, в чем там было дело, но, кажется, некий тоталитарный строй. А тут, напротив, слишком демократический. Чересчур толерантный. И как в него встраиваться, простите? Помогать Матвееву кастрировать классику? Или взять дотацию от Евросоюза и писать про нежную любовь звездного принца и флагмана космофлота? Ну, или принцессы и флагманши. Или принцессы и единорога — тоже, наверное, «на ура» пойдет…
— Чего задумался? — спросил Матвеев.
— Да вот пытаюсь как-то осознать увиденное. Еще мент этот накрашенный… А что бы случилось, кабы он меня задержал?
— Посадили бы, — пожал плечами Матвеев. — Если правильно помню, три года. Публичное высказывание. Так что ты, Серега, не болтай. И по поводу президента не болтай. Мое предложение в силе, сиди себе да переделывай нетленку. Вроде «Чук и Гек» на подходе, могу тебе уступить. Там всего-то немного дописать нужно…
— «Чук и Гек» — это ж, наверное, коммунистическая пропаганда по нынешним правилам, — осторожно предположил Воронин, благоразумно не став уточнять, что там такое собираются дописывать в истории двух пацанов.
— Родственники и знакомые покойного Егора Тимуровича как-то устроили. Бери еще бутерброд, скоро жена придет, тогда уже нормально горяченького пожрем, салатиков… Она у меня мастерица.
— Зинка-то что поделывает? Я тебя спрашивал, да ты на кухне копошился, не слышал.
— С Зинкой я развелся уже больше года назад.
— Зачем? С мужиком поймал, что ли? Или с бабой, согласно новым веяниям? — пошутил Воронин. Матвеев хмыкнул, не обидевшись.
— Нет, там другое. Потом расскажу…
— Потом так потом, — не стал настаивать Воронин.
Они ополовинили бутылку за разговорами о футболе (Воронин с интересом узнал, что команды теперь смешанные), о кино (старик Михалков снял очередной римейк «Робинзона Крузо», в фильме все построено на сложных лирических отношениях героя с Пятницей, выдвигают на «Оскар»), об установке памятника Новодворской на Лубянке и переименовании Ленинского проспекта в проспект Джорджа Буша. Когда Матвеев вновь вернулся к теме работы и принялся заманивать Воронина уже не в «Чука и Гека», а в «Золотой ключик», в дверь позвонили.
— Опять ключ забыла, — делано ворчливо сказал Матвеев и пошел открывать.
Вернулся он не один. Вместе с ним в комнату вошел лысенький толстячок в плиссированной юбке и кожаной курточке.
— Знакомьтесь. Серега, это Валя. Валечка, это Сергей, мой старый студенческий друг.
— Очень приятно! — басом сказал толстячок, протягивая руку. Возможно, он сделал это для поцелуя, но ошарашенный Воронин ее просто пожал. Толстячок не смутился.
— Я на кухню, дорогой. У меня в духовке фаршированные перцы, сейчас сделаю салатики и славно посидим, — с этими словами он чмокнул Матвеева в щечку и удалился, виляя пухлым задом.
Матвеев наклонился к Воронину и быстро зашептал:
— Понимаешь, с Зинкой у нас все было как попало, ты ж помнишь скандалы эти, склоки… А у нас главный сменился, поставили нового, он замужем за кем-то в мэрии… Новая метла по-новому метет, стал порядок наводить, увольнять недовольных… А тут я с Валей познакомился на одной вечеринке. Ну и…
— Федь, но ты же не пидор, — так же шепотом сказал потрясенный Воронин.
— Во-первых, забудь это слово, — неожиданно жестко ответил Матвеев. — Во-вторых, я не хочу сидеть без работы и без перспектив. Черта с два мне дали бы переработку программной литературы, если бы не свадьба. А в-третьих, человек ко всему привыкает. К тому же Валька — хороший мужик… тьфу ты… э-э… хорошая жена, внимательная, добрая. Вот увидишь, вы подружитесь.
— Надеюсь, — пробормотал Воронин и быстро налил себе водки.
Напился он в тот вечер быстро. Помнил, как расточал комплименты Валечке, отчаянно путаясь в мужских и женских окончаниях, как пел под гитару «Голубую луну» (как оказалось, почти все слова откуда- то знал), как интересовался, нельзя ли ему переработать «Властелина колец» (Матвеев тут же объяснил, что уже имеются готовые «Тайные дневники братства Кольца» некой Кассандры Клэр, и даже процитировал изрядный фрагмент). Потом блевал в ванной. Потом проснулся на диване и долго думал, куда же попал, и не сон ли это или продолжение комы, как уже думал вчера, сидя на крыше…
С утра они с Матвеевым под беззлобное ворчанье доброго Валентины похмелились холодным пивком и сели за «Чука и Гека», оставив обсуждение грядущей космооперы на потом. Вернее, сел Воронин, а Матвеев попросту задремал рядом в кресле.
Воронин открыл файл и прочел первую фразу Аркадия Гайдара:
«Жил человек в лесу возле Синих гор».
И для начала решительно заменил «Синих» на «Голубых».
Дмитрий Володихин
Большая собака
