капризной лиане: сам поливал, подкармливал и передвигал кадку ближе к свету.
— Ну что, порыхлить тебе? — спросил Трейси, чуть успокоившись.
Вынул из специального ящичка особую палочку и осторожно, не задевая воздушные корни, размельчил верхний слой почвы в кадке. Лиана экстатически напевала на мотив государственного гимна.
Оставшиеся до подъема два часа Трейси провел в своей приемной. Выбрал банкеточку почище — хотя все они были порядком измазаны защитными выделениями просителей — и задремал. Проснулся разбитым, болели ребра от неподвижного лежания на жестком, во рту слюна прокисла от невыветриваемых запахов, которыми пропиталось помещение. Но душевное равновесие восстановилось полностью, Трейси даже повеселел. «Мне нужно ополоснуться, — думал он, — позавтракать, и все будет в порядке».
Сбросив халат, плюхнулся на унитаз, насвистывая прилипший к зубам государственный гимн. Свист быстро перешел в испуганное шипение. Трейси поймал себя на мысли, что боится опустить взгляд. Что-то там происходило — непонятное, ужасное… Панически выпучив глаза, Трейси все-таки посмотрел.
— ААААААААААА!
Его снесло с унитаза. Ударившись плечом о душевую кабинку, Трейси упал и забился, суча ногами и пытаясь залезть под ванну.
Из сливного отверстия унитаза мощными неторопливыми толчками выбиралось огромное червеобразное тело с острой головой.
— Простите! — гулко рявкнул механический голос. — Очень не хотел вас напугать. Не волнуйтесь, я гражданин, потомственный червеземлянин, декларация о доходах будет предоставлена по требованию. И у меня к вам есть просьба личного характера. Очень личного.
Трейси тяжело дышал в дальнем от визитера углу. Главное, напомнил он себе, не назвать этого гада паразитом. Мыслящие глисты требовали, чтобы их именовали строго червеземлянами, а «паразита» считали оскорблением личности. И судились. У них львиная часть доходов состояла из выигранных исков. Правда, налоги платили честно, этого у них не отнять.
Проклятый глист, напугавший его до полусмерти, тем временем продолжал вытягивать раздутое тело из канализации. И в который уже раз Трейси задумался: а где же у этих червей мозг? Головка, вся из зубов и присосок, казалась слишком маленькой. Шейка тоже невелика, хотя ее размеры и позволяли вживить языковой интерпретатор с лазерной панелью. Среди этих паразитов, между прочим, попадались изрядные болтуны, выдававшие себя за великих философов, ученых и прочих титанов мысли. Вот только препарировать их запрещалось, а без расчленения поди выясни — ну где, черт подери, они прячут мозги?! Не в члениках же, там исключительно детки зреют, и в этом отношении инопланетные черви от земных решительно ничем не отличались. Порой Трейси жалел, что маньяки-убийцы среди людей кончились, — можно было бы обратиться, хм, за помощью. Правда, нет гарантии, что брезгливые маньяки не отказались бы.
— И что вам нужно? — спросил Трейси.
— Со мной стряслось великое несчастье. — Если бы у глиста были глаза, ему полагалось бы мученически закатить их. А заодно настроить интерпретатор на передачу эмоциональных оттенков. — Мой носитель скончался.
— Сочувствую, — равнодушно ответил Трейси. — Обратитесь на биржу занятости. Может, там есть вакансии симбионтов.
— Мне отказали. Видите ли, у них есть вакансии на бесполых, мужских и женских симбионтов. А гермафродиты им не подходят! Это недопустимо. Это дискриминация по половому признаку, вы не находите?
— Безусловно. Вы уже обратились в суд за защитой вашего достоинства?
— О, конечно! Но пока будет длиться тяжба, я, увы, последую за своим несчастным носителем. И величайшие достижения мысли, коих я последний хранитель, бесследно сгинут в пучинах!
— Ну так запишите их, надиктуйте, в конце концов…
— Ах, если бы это было возможно! К несчастью, этика моего рода не допускает тиражирования знаний таким пошлым образом. Я могу передать их моим нерожденным детям или же носителю. В этом и есть великий смысл симбиоза — я даю сокровенное знание, за которое прошу совсем небольшое количество пищи, скромной, простой, да можно даже грубой, лишь бы без горечи да получше переваренной… А вы?
— Что?
— Вы — вот вы хотите стать известным мыслителем? Поверьте, мне не нужна преходящая слава. Вы произвели на меня впечатление настоящего интеллигента… Нам непременно нужно объединить усилия, мы обязаны вытащить этот мир из бездны греха и порока!
На беду, Трейси обладал слишком живым воображением. Представив себе, как это чудовище станет в него забираться, он метнулся к ванне и перегнулся через край. Его вырвало желчью. Трейси сел на край, умылся и прополоскал горло.
Глист нетерпеливо раскачивал маленькой противной головкой на высоте около пяти футов над полом, и Трейси прикидывал: достанет ли паразит до него с одного броска? Уж больно хищно он шевелит присосками, подло пряча зубчики в круглой пасти. А то, что на панели интерпретатора помаргивает дружелюбный оранжевый огонек, еще ни о чем не говорит.
— Нет, простите, я совсем не интеллигент, — пробормотал он, пятясь к двери. — Особенно по сравнению с вами, таким великим…
— Ну, не занижайте самооценку. Я-то чувствую в вас безусловно родственную душу. Мы договоримся.
С этими словами глист изогнулся, присоски оказались у самого лица Трейси. С воплем человек вылетел в коридор, саданув дверью по морде червя. Тот заорал, и даже дешевый интерпретатор отразил бурю эмоций:
— Вы не можете!.. Вы негодяй!.. В суд!.. Расист проклятый!.. Нарушаете мои права мыслящего существа!.. Я гражданин Земли и тоже имею право на жизнь!..
Трейси длинными шагами несся прочь, надеясь, что червяк не успеет быстро вылезти из унитаза.
В гардеробной, к счастью, его никто не караулил. Хотя позавчера семейство мыслящей моли подстерегло именно здесь. Трейси подозревал, что визитеры банально грабили, ну, а прошение использовали в качестве отвлекающего маневра.
В столовой царила тишина. Мажордом, невыносимо высокомерная мыслящая черепаха, полагающая себя оплотом вечности, возвышалась над абсолютно пустым столом. Трейси насторожился.
Появился официант — мыслящий енот. Вообще-то его брали прачкой, но он возмутился, сочтя это нарушением своих прав: что ж, если он полоскун, так его теперь только за стирку, да? Может, он совсем о другом мечтал! На поверку енот оказался вполне покладистым и согласился совмещать должность прачки — потому что стирать, что ни говори, умел качественно — с обязанностями официанта, которые ему нравились. Взаимно, надо сказать; Трейси без содрогания не мог вспомнить прежнего официанта — мыслящего и чрезвычайно обидчивого скунса. Енот же был несравненно симпатичней и даже научился шутить. Опять же, помимо стирки и прислуживания за столом он охотно заменял курьера и горничную — впавшую в зимнюю спячку мыслящую медведицу. Собственно, у енота было только два недостатка: перманентная линька, отчего клоков шерсти в тарелке оказывалось больше, чем еды, и привычка надкусывать фрукты.
— Что это значит? — рассердился Трейси, покопавшись в тарелке и обнаружив, что под слоем шерсти нет ничего.
— Повариха делится! — радостно сообщил енот, не дожидаясь, пока мажордом осмыслит вопрос и соотнесет его с извечным философским «а зачем что-либо делать?». — С ночи! — Он подпрыгивал на месте от возбуждения и чесался. — Так что завтрака нет, а поварих теперь будет две!
— Одну уволим, — сказал Трейси, машинально обирая с костюма шерсть полоскуна.
