хорошие слова. Так вот мы были нищими на коленях. Все мы. Пока еще все.
Сами понимаете, долго на коленях не простоишь. Тем более голодным. Хочется встать и найти немного еды, так как хочется кушать. А что делать, если еды нет? И если вокруг только нищие? Что вы говорите? Отнять? Да, наверное, так все и началось.
Мы долго не замечали странностей. Не хотели замечать. Впрочем, разве это были странности — так, детские забавы, не больше. Поначалу «они» всего лишь собирались в пивных, пили ячменное и шушукались о чем-то, отворачиваясь от нас. Потом они перестали отворачиваться, замолкали, едва мы приближались, будто заговорщики, и взгляды их стали злыми, непримиримыми. После они уже не приподнимали шляпы при встрече, а некоторые, самые молодые и самые голодные, кричали нам что-то о предательстве и о расплате. Мы старались вести себя терпеливо — каждый имеет право высказываться. Каждый имеет право на собственное мнение. Даже если оно не совпадает с твоим — прояви уважение.
И мы проявляли уважение. Когда они придумали себе игрушечную армию и принялись расхаживать по улицам в красной форме, это было даже забавно. Ночные шествия с факелами, когда будто огненная река течет по Вишневой за угол на Абрикосовую — да, мы все сбегались поглядеть на это зрелище. А как они маршировали! Они очень любили маршировать и топтали плац целыми днями, пока мы работали. А по выходным они устраивали парады на Ратушной площади. Я каждое воскресенье ходил смотреть на них и радовался, глядючи, что так красиво выходит, на загляденье просто. Бутылочные белые ботфорты и коричневые краги кавалеристов, синие пилотки моряков, белые портупеи и золотые аксельбанты летчиков! Ровно по струночке, слаженно, сомкнутым строем плечом к плечу под барабанный бой. Не моргнут, лица каменные, будто идут в атаку! Под гром военного оркестра — трубы начищенной медью горят, флейты заливаются, жезл оркестрмейстера вскидывается в такт. А папаша Кнут на трибуне у ратуши вскидывает руки и приветствует свои «железные бригады», как он их ласково называл, поднятой рукой. Красота! В такие минуты веришь, что все образуется.
В один из тех дней была в «Сельскохозяйственном вестнике» статья папаши Кнута, разъясняющая, кто такие «они» и кто такие «мы». Тогда вообще много чего писали. Нищим хочется поговорить, чтобы не слышать урчание пустого живота, — так я это объяснял себе. И нищие писали обо всем, чего нет: о вкусной и здоровой пище, о предсказаниях астрологов, о разумной жизни в океане, о скором конце света и о национальной политике. Каждый ведь может высказываться, к этому нужно относиться с уважением. К любому мнению.
На статью папаши Кнута мало кто из нас обратил внимания. Однако скоро нам стали кричать на улицах о том, что они это они, а мы это мы. Кричали, конечно, в основном мальчишки из «железных бригад», потому что они обожали папашу Кнута. Потом стали кричать и другие, постарше и помладше, даже домохозяйки. Мы, конечно, молчали — каждый ведь может высказываться, это нужно уважать, чужое мнение нужно выслушать, да.
К тому же дело шло к выборам, а на выборах — ну, чего только не наговорят, согласитесь. Папаша Кнут стал все чаще появляться со своими статьями в «Сельскохозяйственном вестнике», где подробно уже излагал, почему мы это мы, а они это они, какова разница между нами и в чем мы перед ними виноваты. Оказалось, Большая Война была проиграна именно потому, что мы их предали перед самой Великой Победой — заключили за их спинами Позорный Мир. Из этих статей хотя бы стало понятно, о каком предательстве кричали они нам на улицах. Однако каждый имеет право высказываться, и чужое мнение нужно уважать… Я это уже говорил, да?
Так вот, чем ближе к выборам, тем основательнее проводились парады и ширились факельные шествия. Тем чаще появлялся в «Сельскохозяйственном вестнике» папаша Кнут с новыми обличительными статьями. И тем громче звучали его слова о предательстве и возмездии. О том, что мы давно готовили нападение на «них», а Большая Война послужила хорошим поводом к этой подлости. И что мы должны ответить за свое двуличие. Я читал его статьи и недоумевал, ведь я и не думал никого предавать, я всего лишь шил брюки. И мой Бриз не собирался предавать — он воевал бок о бок с ними. И все мы проиграли в войне, все поровну. Однако я не возражал, ведь каждый может высказать… Вы это слышали уже? Извините.
В то время многие читали «Вестник». А что еще делать нищим? И многие благодарили папашу Кнута, писали, что прозрели и теперь уж точно видят, кто виноват в поражении и что делать дальше.
В день выборов, а это было последнее воскресенье августа, как сейчас помню, погода стояла чудесная, было уже не жарко, по небу плыли нежные такие облачка, как барашки на выгуле. Подавляющим большинством голосов папаша Кнут был избран бургомистром. И заслуженно избран — он ведь дал людям надежду, сказал, что теперь они не будут нищими и поднимутся с колен, а это очень важно для нищих, поверьте. Именно так и сказал. Потому я и сам за него голосовал. Он обещал порядок и славу. А то, что он говорил о нас — так это каждый имеет право высказ… Да, да, я говорил уже это, Вы правы.
В тот же день мальчишки из «железных бригад» избили наших парней на танцах, что проводились на площади по случаю избрания папаши Кнута. Избили жестоко — молодежь не ведает милосердия, что поделаешь. «Бригадиров» было полтораста человек, наших едва ли не столько, однако наши мальчики проявляли уважение, они не цеплялись и не отбивались почти, ведь каждый имеет право… Да, да, я говорил.
У меня тоже был тяжелый день. Мой Бриз попал в больницу с переломом ноги. А когда я собрал ему немного еды и зашел к Плиске, чтобы вместе навестить моего мальчика, она рассмеялась мне в лицо и отказалась идти. Потому что она одна из них, а мой Бриз один из нас. Видели бы вы глаза моего мальчика, когда я ему сказал об этом. Но ведь каждому можно высказываться, я его учил так… и чужое мнение… Ох- хо-хо…
Первый Указ, который издал папаша Кнут в бургомистрах, был о поражении нас в правах. Мы официально объявлялись виновными в предательстве. Лишались права голосовать и выбираться в какие- либо органы власти. Должны были пропускать «их» при встрече в дверях. Сходить на дорогу, если кто-то из них шел тротуаром, и ожидать в магазине, пока кто-то из них выберет себе товар по вкусу. Выполнять все требования каждого из «них» с особым тщанием. Мы лишались права на образование и лечение, на службу в армии и на ношение наград. И права на заработок — отныне каждый из нас должен был зарегистрироваться в магистрате, как работник по своей специальности, и получить карточки на продукты в достаточном для поддержания работоспособности объеме. Детям и иждивенцам карточки не полагались. А чтобы нас каждый из них мог выделить взглядом в толпе и потребовать выполнения Указа, нам полагалось носить на одежде специальные знаки — белые квадраты во всю спину.
Следующим утром мы вышли на улицы с белыми квадратами — мы всегда были законопослушны. Моего мальчика в тот же день выбросили из больницы, и я сам, своею рукой нашил ему на спину полагающийся по Указу знак прямо на лестнице, прежде чем вести его домой.
На следующий день в моей мастерской разбили все окна и зеркала. Сломали мою единственную драгоценность — мою швейную машинку и утащили все ткани. Мне пришлось ждать стекольщика до конца недели — окна, как оказалось, потеряли все наши лавочки и мастерские, потому работы у него оказалось предостаточно.
Едва жизнь наладилась и снова застучала моя швейная машинка, появились новые заказы и новая работа, как вышел следующий Указ — нам полагалось оставить свои дома, ценности и сбережения, взять своих детей и самое необходимое и до восьми утра перебраться на окраину в Унылый тупик, где для нас построили несколько бараков. И, конечно же, ровно в восемь все мы были там. Нам объявили, что теперь жить мы должны в синих бараках, а работать в желтых. И нам запрещено уходить отсюда до самой смерти.
Вокруг бараков не было стены или охраны, но мы всегда были законопослушны и терпимы. Никто не ушел. Только наши несмышленые дети, которые иногда подбегали к перекрестку Унылого тупика и Радостной улицы, только чтобы поглядеть на то, как ходят там «они», как живут, что едят и во что одеваются. За это сорванцам доставалось на орехи от родителей, конечно.
Ночами в наши бараки приходили пьяные «бригадиры», они избивали наших мальчиков, а девочек заставляли им прислуживать. И мальчики наши терпели побои, и девочки выполняли все, что говорили им. Детям нашим мы закрывали ладонями глаза, чтобы они не видели того, что происходит. Они обязаны в этой жизни терпеть все, а для этого нужно немного — только закрыть глаза на происходящее. И знать, что
