— Наверное, для меня это был способ сделать так, чтобы она всегда находилась со мной, хоть ее и не было там. И способ добиться того, чтобы я о ней никогда не забывал.
Линдси снова вспомнила о большой коробке писем, которые она только что прочла — и которые охватывали период в шестнадцать лет.
— Не думаю, чтобы тебе грозила опасность о ней забыть, Роб. И я не понимаю, почему тебе… как будто даже стыдно. Того, что ты любишь свою дочь!
— Потому что это эгоизм, ясно? — огрызнулся он. — Я отказался от нее, потому что знал, что она будет счастливее, если меня не будет в ее жизни, и я на девяносто девять процентов уверен, что так оно и есть. Я виделся с парнем, которому предстояло стать ее папой, он хороший человек. Приятный, только что окончил колледж, получил какую-то чистую работу. Он любил Карен и был привязан к малышке. Все было идеально.
— Для всех, кроме тебя.
— Точно. И это было самым разумным.
— Ты никогда… не связывался с Карен? Не пытался стать частью жизни Джины?
Он посмотрел на нее как на сумасшедшую:
— Ты что, шутишь? Я отказался от моих прав. Ни за что я не стал бы совать нос в их жизнь. Можешь себе такое представить? Чтобы вдруг заявился папочка — бывший заключенный? Можешь себе представить, что бы почувствовала она, узнав, что ее отец вовсе не мистер Белый Воротничок, а мужик, которого осудили за непредумышленное убийство? Мне и так стыдно своего эгоизма и слабости из-за того, что я вообще о ней думаю. Вот почему я об этом не говорю. А когда думаю, то пишу очередное письмо и стараюсь с этим покончить. Но я меньше всего хочу испортить ей жизнь, вернувшись в нее.
— Теперь я поняла, — ответила Л индси. — Мне все ясно.
Для Роба это был еще один способ отгородиться от остального мира, потому что он знал: общество не принимает людей с таким прошлым, как у него. И она даже могла понять, почему люди так себя ведут: она, наверное, и сама чувствовала бы примерно то же, если бы узнала о его прошлом раньше, чем узнала его самого. И, наверное, он прав: может быть, его внезапное появление в жизни шестнадцатилетней девушки было бы скорее вредным, чем полезным. Но все это нисколько не прогоняло той боли, которую она за него испытывала.
Она молча убрала письма на место, выключила в чулане свет и забралась обратно на кушетку к Робу… Эта кушетка для них давно перестала быть местом, на котором можно просто посидеть у окна.
— Мысли о ней помогли тебе выдержать тюрьму, правда? — спросила она.
Хотя в письмах ничего об этом не говорилось, но Линдси поняла, что немалая их часть была написана именно там.
Его рука легла ей на плечи — и он притянул ее к себе, так что она решила, что он на нее не злится.
— Помнишь, я рассказывал тебе, что прикидывался последней сволочью?
Она кивнула.
— Когда ты на самом деле не такой, но должен изображать это каждый Божий день, это довольно тяжело. Мне нужно было, сосредоточиться на чем-то хорошем — и этим стала она. С той минуты, как Карен прислала мне ее фото, это была она. Мысли о ней помогали мне обрести душевное равновесие. А еще я чувствовал себя нормально в столярке. Я научился резать по дереву, чтобы убивать время. Там были большие стационарные пилы — такие, которые нельзя разобрать и превратить в оружие — и когда я не был наказан, меня пускали туда и разрешали что-нибудь делать.
— Например, шкатулку, о которой ты написал.
Он кивнул.
— И не только ее. Я понимал, что никогда их ей не подарю, но это было хоть какое-то занятие, и, наверное… пока я их делал, я притворялся, будто могу их ей подарить, понимаешь?
Она кивнула, уткнувшись лбом ему в грудь, и поцеловала это место. А потом почувствовала запах его тела и посмотрела ему в глаза.
— От тебя всегда пахнет деревом… стружками.
— Я плотничаю, Эбби.
Она решительно покачала головой:
— Нет. Когда ты работаешь, запах другой.
Судя по его виду, она открыла еще одну его маленькую тайну.
— Я по-прежнему кое-что вырезаю. У меня внизу мастерская. Раньше Милли там шила. Но в последнее время я редко туда попадал — потому что почти все свободное время проводил с тобой.
— Извини, — сказала она.
В ответ он кривовато улыбнулся — впервые после чулана.
— Не беспокойся, моя хорошая. Секс я всегда предпочту резьбе по дереву.
— Я даже не знала, что в доме есть мастерская.
— За комнатой со стиральной машиной. — Он пожал плечами. — Я не считал, что это важно. А у нас… и так было чем заняться.
Она улыбнулась, но сразу же попросила:
— Покажи мне мастерскую.
— Ладно, — согласился он. — Завтра.
— Нет, сегодня.
— Милая, я устал.
Бог свидетель, он имел право устать: помимо работы, она за последнее время вытянула из него столько тайн, что он, наверное, еще и морально устал, но…
— Я хочу посмотреть на то, что ты сделал.
— Да ничего особенного.
— Ну, пожалуйста!
— А что я за это буду иметь?
— Секс.
В его тоне послышались нотки мужского самодовольства.
— Я его и так имею.
— И мою вечную любовь, — добавила она шутливо, но на самом деле это была полная правда.
— Ладно уж, — уступил он, его слова звучали добродушно, без раздражения.
Вместе они спустились вниз, зажгли свет и Роб провел ее через кухню и комнату со стиральной машиной к двери, которая, как раньше считала Линдси, вела просто в чулан.
Внутри оказался верстак с большими пилами и массой других инструментов. Все было покрыто пылью, вокруг валялись стружки и опилки, и пахло там свежим деревом, как от Роба.
— Я сейчас делаю скамейку, — сказал он, показывая наполовину законченный предмет. — Хотел поставить ее у проката, на причале.
— Ой, какая прелесть! — восхитилась она совершенно искренне.
Действительно, скамейка была гораздо интереснее, чем все то, что можно купить в магазине, и напомнила ей музыкальный центр, который он сделал для гостиной.
— А вот здесь, — продолжил он, беря детали, украшенные тонкой резьбой, — я начал делать дачное кресло для задней веранды.
Линдси кивнула и осмотрелась. И сердце у нее больно сжалось, когда ее взгляд упал на вещи, сваленные в дальнем углу. Лошадка-качалка. Несколько кукольных домиков. И маленькая шкатулка в форме сердца.
Господи! Он возил эти вещи с собой с тех пор, как вышел из тюрьмы, — всюду, куда бы ни переезжал!
Она тут же прошла через комнату и взяла шкатулку.
— Ты о ней писал. Какая красота! — сказала она, любуясь резьбой, которой была украшена крышка.
— Она тебе нравится? Возьми себе.
Она посмотрела на него и ответила — тихо и очень серьезно:
