дела его вовсе не так безоблачны, как выглядели на первый взгляд. Негодник Рене, нацарапавший все-таки к вечеру свой отчет, по мальчишескому максимализму не стал разбавлять суровую действительность водой и разводить долги по разным счетам, как непременно поступил бы любой квалифицированный счетовод. Нет, в отчете Рене было всего три графы – «дебит», «кридит», «примичания». В первой графе за последние три месяца все доступные места без боя завоевала армия прочерков, зато во второй, после длинного столбика корявых чисел, выведенных неумелой мальчишеской рукой, красовалась такая сумма, что Хорст даже не отважился произнести её вслух, боясь что-то напутать. Но хуже всего ему стало, когда он ознакомился с «примичаниями» - сюда смышленый пацаненок внес еженедельные проценты, которые предстояло выплачивать Езефу и ему подобным. Напротив каждого числа дотошный Рене проставил по три ближайших даты выплат, и по всему выходило, что уже очень скоро вслед за первыми людьми в черном должны были явиться другие.
Повторная встреча с приказчиками, всё еще ошивающимися во дворе, дала Хорсту понятие о том, что сейчас он является владельцем – почти единственным во всей стране – огромного табуна лошадей, предназначенных для военных нужд. Вот только покупать их никто почему-то не спешит.
Хорст с досады несколько раз привычно стукнул кулаком в стену, как поступал у себя в Брюннервельде когда был не на шутку рассержен, только здесь стены оказались каменными, пальцы, ещё толком не зажившие, вспыхнули острой болью, а в голове вдруг прояснилось. Хорст уже знал, что в городах все трудности с законом улаживает не староста или графский судья, но специально предназначенные для такого дела люди – нотариусы и адвокаты. И у каждого уважающего себя горожанина, а Ганс Гровель безусловно принадлежал к этим людям, обязаны были быть на содержании толковые судейские. А как иначе он мог обделывать свои дела?
Тот же Рене, окончательно переведенный Хорстом в категорию доверенных лиц, несколько тяготившийся этим, но исправно выполняющий все поручения, притащил обоих – и адвоката и нотариуса. Последнего – господина Иеремию Флодда - пришлось вынимать из постели, но угроза смышленого мальчишки обратиться за помощью к его соседу враз освободила нотариуса от оков сна, и заставила нестись через ночь к самому состоятельному клиенту.
Весь город уже давно спал, а в кабинете Гровеля, освещенном масляными лампами, кипел спор о том, как предотвратить нападки кредиторов.
Сам Хорст твердо помнил, что в селе, в дни визитов мытарей, крестьяне вывозили своё имущество и вновь народившуюся скотину далеко в лес, представляясь совершенно разоренными. А староста покрывал своих людей, за что на следующий день все поголовно тащили ему приличные дары, от которых он избавлялся на ближайшей ярмарке, обращая всё в звонкую монету. Хорст предлагал и здесь провернуть что-то подобное: все, что возможно - спрятать подальше, а самому пуститься в бега, потому что в отличие от деревенских обычаев, в городе ему грозила долговая клетка. Но зато сохранялось имущество! Ведь, как пояснил Пти, пока его не нашли и не прошло десять лет – никакой суд не был вправе рассматривать претензии заемщиков. А по прошествии десяти лет, если долговые претензии оставались – имущество делилось поровну между казной и истцами. Этот древний закон, введенный в правление Хильперика Второго против крупных землевладельцев, разорявших мелкопоместное дворянство, действовал неукоснительно. А за десять лет многое изменится! И если на хозяйстве останется толковый и честный приказчик, глядишь, и возвратиться можно будет не на пепелище.
Но адвокат – господин Аарон Пти – без воодушевления воспринял эту идею, а Флодд его поддержал – им вовсе не хотелось работать на беглого преступника, ведь при оформлении банкротства Гровеля им в любом случае перепадал немалый куш. Так зачем ждать десять лет?
Так ни до чего и не договорившись, юристы покинули Хорста, несмотря на все его угрозы «сгноить и закопать». А вчерашний крестьянин принялся метаться по кабинету, в поисках выхода из положения.
Впрочем, определенную пользу из состоявшегося разговора Хорст вынес. Теперь он знал, что в ликвидных активах – эти мудреные слова, оброненные нотариусом, Хорст проговаривал по слогам и шепотом - у него числится лишь дом, в котором он проживает, стоивший чуть больше пяти сотен лотридоров, да всякая мелочевка, скопом тянувшая на столько же. А это значило, что основные претензии менял будут обращены на его деньги, которых уже нет, и его табуны, за содержание которых ни один меняла не возьмется! Такое положение давало определенные надежды, и Хорст решил сам обратиться к ростовщикам, не дожидаясь визита вчерашних громил.
Под протестующие вопли няньки он велел снарядить паланкин, прихватил с собой Рене, и снова – в ночь – отправился на несколько очень важных разговоров.
Вернулся он лишь к утру, усталый и довольный. Сопровождавший его Рене уснул прямо в носилках и был перенесен на кровать рыжим Хавьером. А ещё через час город забурлил – менялы потребовали со своих должников досрочной уплаты займов. Со всех, кроме Ганса Гровеля.
Савантейское оказалось на редкость удачным. А может быть, так показалось после скачки под палящим солнцем, но теперь, попивая из стеклянного кубка небесно-голубого цвета благословенную жидкость, Гровель чувствовал, как по венам начинает быстрее течь кровь, как маленькие бодрящие пузырьки, лопаясь где-то глубоко в горле, поднимают настроение. Он блаженно улыбнулся и расслабленно произнес:
- Вот выпутаюсь из этой истории, обязательно заведу себе такой дворик.
Бродерик улыбнулся одними лишь губами и внес поправку:
- Если крестьянин к тому времени оставит от твоего состояния хоть что-нибудь.
- Ух, - Ганс передернул плечами, возвращаясь в реальность, - умеешь ты портить людям настроение!
Бродерик, загадочно ухмыляясь, налил вина в свою оловянную кружку и, осушив её буквально залпом, сказал:
- Никак мне не дает покоя та роща. Не надо было бы искать нашего парня, ей-богу, развернул бы отряд!
- Зачем? – Гровель отщипнул от стоящего на столе окорока и бросил нежное мясо в рот. – Намюра мы взяли, корона у нас. Что ещё нужно?
- Как он там оказался? Откуда взялась эта корона? То, что там произошло – загадка, требующая ответов. И лучше бы нам найти их побыстрее. Я прожил очень долгую жизнь, и очень не люблю всё непонятное. Оно имеет обыкновение копиться, превращаясь в неподъемную тяжесть, и чем дальше ты относишь решение этих загадок в будущее, тем больше имеешь шансов, что, в конце концов, они тебя похоронят под своим грузом.
Гровель задумался, долго жевал оставшимися зубами кусочек окорока, потом мелко покивал головой.
- Я вот подумал, - произнес он, медленно проговаривая слова, - нужно хозяина «Свиньи» расспросить. Он же местный? Что-то он должен знать.
- Эй! – от крика Бродерика задрожали листья.
Дверь, ведущая во внутренний дворик, распахнулась, и в тень вкатился лысый толстячок, испуганно озирающийся вокруг. Увидев призывно машущего рукой улыбающегося Бродерика, он выпустил из себя воздух и, расплываясь в подобострастной улыбке, просеменил к столу.
- Что угодно Вашей светлости? – обратился он к Гровелю.
- Возьми себе что-нибудь, на чем можно сидеть, и садись сюда, - Ганс властно указал ладонью на свободный край стола. – У нас есть к тебе пара вопросов.
Толстячок метнулся за дверь, и не успел Гровель в очередной раз наполнить свой кубок, как лысая макушка возникла за столом, устроившись на колченогом табурете.
- Я весь внимание, - смиренно доложил хозяин «Свиньи».
Гровель, величественным жестом указал на Бродерика, отдавая ему право задавать все вопросы, и присосался к своему кубку.
- Скажи, любезный, как мне тебя называть? – поинтересовался Бродерик.
- Ян. Так уж меня назвали батюшка с матушкой. Знаете, в нашей семье есть старинная традиция – называть первого сына Жаном, а второго Яном. Вот и папашу моего звали Яном. Потому что его старший братец, наслушавшись пьяных менестрелей, отправился в Священный поход за освобождение Святого
