Распутин становился «модной столичной штучкой». Хозяйка великосветского салона графиня Софья Игнатьева немедленно разыскала этого загадочного мужика и несколько вечеров «потчевала» им гостей своего дома. Можно предположить, что именно ее имел в виду писатель и журналист Дон-Аминадо (Шполянский), сочинивший хлесткие стихи, обретшие большую популярность.
Другая столичная гранд-дама баронесса Варвара Икскуль фон Гильденбандт тоже долго не могла успокоиться, пока не заполучила в свои апартаменты этого проповедника. «Он очаровал её». Баронесса, которая ранее считала себя почитательницей Льва Толстого, заимела новое «увлечение», а на ее письменном столе портрет яснополянского графа-писателя сменил портрет сибирского крестьянина. Обстоятельства знакомства баронессы и Распутина описала их непосредственный очевидец — Мария Головина. «Наш визит к баронессе Икскуль оказался для меня очень радостным, — вспоминала Муня. Квартира была просто великолепной, с множеством красивых вещичек. Сама баронесса была уже женщиной немолодой (она родилась в 1846 году. —
„Почему у тебя столько икон? — спросил Распутин, рассматривая стены спальни. — Я не думаю, что ты часто молишься, ты не умеешь молиться, но сердце твоё доброе, и я не хочу видеть тебя с людьми твоего круга, никогда их не приглашай, когда я у тебя в гостях!“ „Ты должен познакомиться с некоторыми из них, — ответила она, смеясь. — Я им скажу, что ты не чудовище и не самозванец, как многие считают“».
Баронесса начала на всех углах расхваливать Распутина, уверяя, что она «встретила человека, обладающего необыкновенным духовным даром». В 1913 году Варвара Ивановна даже совершила паломничество в Покровское и там познакомилась со всеми родственниками Распутина. По приезде в Петербург баронессе было о чём рассказывать на аристократических раутах. Она «спала в простой деревенской избе» и даже «ловила рыбу в реке с Распутиным!». Это было пикантное происшествие в жизни баронессы. Потом интерес к сибирскому крестьянину у неё довольно быстро почти сошёл на нет; тема надоела…
И последний штрих в истории с Икскуль фон Гильдебанд. Когда ей с большими трудностями в ее почти семьдесят лет удалость вырваться из «Совдепии» и добраться до Парижа, участь ее оказалась незавидной. Одинокая, больная, нищая бывшая хлебосольная хозяйка петербургского салона оказалась никому ненужной, кроме «клевретки Распутина» — Муни Головиной. Именно она преданно ухаживала за Варварой Ивановной, доживавшей свои дни в приюте. Умерла баронесса в 1928 году…
О том, насколько был велик интерес столичного общества к Распутину, засвидетельствовала эссеистка и фельетонистка Тэффи (по мужу Н. А. Бучинская, урожденная Лохвицкая). На склоне лет в эмиграции в Париже некогда популярная писательница опубликовала очерки воспоминаний о важных событиях и приметных людях, с которыми ей довелось встречаться. Среди них и Григорий Распутин, о котором она справедливо написала: «Человек этот был единственным, неповторимым, весь словно выдуманный, в легенде жил, в легенде умер и в памяти легендой облечется».
Очерк Тэффи содержит немало нюансов и подробностей, которые трудно отыскать у других мемуаристов. Автор признавала, что ей совсем не хотелось этой встречи, она ее не искала, хотя вокруг только и говорили о загадочном сибиряке. В некоторых домах, как отмечает Тэффи, она даже встречала транспаранты: «У нас о Распутине не говорят». Но всё равно говорили.
Встреча состоялась в марте 1915 года по просьбе философа и писателя В. В. Розанова и журналиста А. А. Измайлова. Особенно настаивал Василий Розанов, который тогда был одержим разгадкой тайны «половых влечений». А кто же лучше Распутина мог ему помочь в этом? Но для получения «откровений» нужна была привлекательная приманка. И лучше Тэффи — видной и известной дамы — никого найти не сумели. Упросили, умолили. Причем непременно, чтобы оделась «пошикарнее». Она без всякой охоты пошла на «литературный обед» в дом издателя и биржевика А. Ф. Филиппова.
Тэффи прибыла полная предубеждений. Она один раз уже мельком видела Распутина, и хотя с ним не общалась лично, и так «всё знала». «Современную», «образованную», «талантливую» женщину, придерживающуюся «либеральных взглядов», не мог провести «какой-то мужик»! Она ни на что значительное не надеялась, но просто не могла отказать в просьбах «собратьям по перу».
Писательнице отвели место рядом с Григорием. Он заметил соседку, стал оказывать ей знаки внимания: задал два-три вопроса о ее личной жизни. И о себе кое-что рассказал. «Вот хочу поскорее к себе, в Тобольск. Молиться хочу. У меня в деревеньке-то хорошо молиться, и Бог там молитву слушает… А у вас здесь грех один. У вас молиться нельзя. Тяжело это, когда молиться нельзя. Ох, тяжело».
Ясное дело, что публика, собравшаяся за столом, совсем не то хотела слышать. Нужны были «пикантные подробности», требовались дела и слова совсем иного характера. Розанов, обеспокоенный ходом беседы, улучив минутку, отвел Надежду Александровну в сторону и давал наставления: «Вы его разговорите. С нами он так разговаривать не станет — он любит дам. Непременно затроньте эротические темы. Тут он будет интересен, тут надо его послушать».
Тэффи обещала. Но «эротической темы» всё никак не получалось. Рядом сидевший Розанов зловеще суфлировал: «Наводите его на эротику… спросите его про Вырубову, спросите про всех». Но «интересный разговор» никак не клеился. Распутин раздавал гостям листы со своими текстами, но «примечательного» собравшиеся там не усмотрели. «Набор слов», всё о какой-то «отвлеченной любви». Самой Тэффи Григорий оставил собственноручный автограф. «Надежде. Бог есть любовь. Ты люби. Бог простит. Григорий».
Публика изнемогала. Ничего скандального никак не «вытанцовывалось». Вечер был прерван неожиданно звонком из Царского. Распутин тотчас собрался и отбыл.[38] Всё. Хотя Распутин обещал вернуться, но Тэффи покинула «литературное застолье», тем более что
