тягу к историческим сочинениям и документам, не мог не заметить эту сенсационную трехтомную публикацию. Там бы он смог прочесть подлинные слова Александры Фёдоровны, что Она «сильно огорчена» из-за того, что Ее «имя всегда упоминают так, как будто это» Она «изгнала Орлова и Джунковского из-за нашего Друга».
Из этих документов «оскобленный и униженный» мог бы, наконец, узнать, что ничего и никогда Царица Супругу не «диктовала», да и Николай II вообще был не тот человек, которому можно что-либо «продиктовать».
Причина увольнения товарища министра и шефа корпуса жандармов находилась совсем не там, куда указывал пострадавший. Сам он об этой «последней капле» в чаше Царского терпения никогда не упоминал. Между тем, может быть, и помимо воли Джунковского на авансцену общественной жизни выплеснулись его инсинуации, которые генерал так искусно конспирировал в тиши кабинетов и уюте салонов.
14 августа 1915 года популярная столичная газета «Биржевые ведомости» начала публиковать серию статей о похождениях Распутина, где почти слово в слово воспроизводились домыслы об «оргии в ресторане» из того досье Джунковского, которое тот якобы в «одном экземпляре» представил Царю еще 1 июня. Терпение Царя лопнуло, все сомнения насчет добропорядочности этого офицера окончательно рассеялись.
Однако Джунковский не успокоился, продолжая лгать без зазрения совести. Императрица Александра Фёдоровна сообщала Супругу 8 октября 1915 года:
«Джунковский, после того как его уволили, снял копии со всех бумах против нашего Друга, хранящихся в министерстве внутренних дел (он не имел никакого права этого делать), и показывал их направо и налево среди московского дворянства. Жена Павла (
Получив «несправедливый удар» от Царя, Джунковский тут же обрел шумную поддержку среди рыцарей «борьбы с тьмой». Первым номером в этом ряду шел А. И. Гучков, который уже 17 августа прислал генералу восторженное письмо: «Дорогой Владимир Фёдорович, всей душой с Вами, знаю, что Вы переживаете. Но не скорбите, а радуйтесь Вашему освобождению из плена. Вы видите — „они“ обречённые, Их никто спасти не может».
Гучков ошибся: в той реальной исторической диспозиции обреченными являлись все, а не только «Они». Когда наступил желанный миг, который и Гучков и Джунковский «приближали, как могли» — отречение Царя, то сольные номера любимцев публики на «авансцене жизни» быстро закончились. Непримиримым «врагам тьмы» пришлось думать теперь только об одном: как спасаться от «света революции».
Купеческий сын Гучков с огромным трудом, только переодевшись в платье лютеранского пастыря, смог проскользнуть сквозь революционные заслоны и укрыться в Западной Европе. Его же «искренний друг» потомственный дворянин «дорогой Владимир Фёдорович» остался в красной России, прожил, а точнее сказать, просуществовал здесь в роли жалкого изгоя до самого конца.
Неизвестно, испытывал ли старый Джунковский раскаяние перед смертью, были ли у него предсмертные озарения, понял ли он одну горькую очевидность: подвал дома Ипатьева в Екатеринбурге, где окончила Свои дни Царская Семья и подвал НКВД в доме на Лубянской площади в Москве, где провел долгие месяцы в заключении «бывший генерал», — по своей исторической сути один и тот же подвал. И прокладывая дорогу «Им» в Екатеринбург, Джунковский готовил и себе участь, которую и получил.
Глава XI
Круговорот столичной суеты
В 1912 году Царь и Царица окончательно заключили: Григорий послан Им Всевышним, он человек необычного предназначения. Он спас, вырвал из плена смерти Их «Беби», Их «Солнечный Луч» — Наследника Алексея…
Убежденность никак не колебали наветы на него, которым Царь и Царица после документального опровержения слухов не придавали больше серьёзного значения. Как следует из воспоминаний дворцового коменданта В. Н. Воейкова, его попытки донести до Государя негативные суждения о Григории Распутине заканчивались всегда одинаково. «Всё то, что вы Мне говорите, — прерывал собеседника Монарх. — Я слышу уже много лет. Столыпин производил по этому делу расследование, и ни один из распространенных слухов подтверждения не получил».
Как признавался Воейков, «было чрезвычайно трудно возражать на такой аргумент, тем более что как у Государя, так и у Императрицы, сложилось достаточно обоснованное убеждение, что всякое, пользующееся Их доверием лицо тем самым обрекается на нападки завистников и клеветников». Дворцовый комендант на личном опыте мог в том убедиться. Ему совершенно бездоказательно навешивали ярлык «ставленника Распутина». И даже в эмиграции «современники событий» не успокоились; подобное абсурдное клише встречается в немалом количестве мемуаров эмигрантов «первой волны».
Нравственная чистота и бескомпромиссность Императора Николая II сами по себе исключали возможность неформального и многократного общения Его с любым аморальным субъектом. Ему, живущему верой и в вере, не нужны были никакие «досье», чтобы понять искренность в преданности Богу Григория. Но как политик он обязан был «реагировать». Потому и возникали «расследования» и «узнавания», которые всегда заканчивались одинаково: кроме туманных слухов — ничего подлинного. Государь верил Своим глазам и Своему православному чувству.
В свою очередь, и Александра Фёдоровна доверяла сердцу, личным наблюдениям и Своему житейскому опыту. Это заставляло признать с несомненностью и принять с благодарностью общество Григория.
Прекрасно ознакомленная с библейской историей и житиями святых Императрица хорошо знала, как часто люди бывают не правы, с какой жестокой одержимостью человеческая толпа может преследовать и поносить тех, кто выше и значимее простых смертных. Самым ярким примером для нее всегда служила земная судьба Спасителя, Которого шельмовали и предавали при жизни.
Ложь и клевета неизбежно сопровождают путь праведников на земле. «Испорченность мира всё возрастает, — заметила Она в апреле 1916 года в письме Супругу. — Во время вечернего Евангелия Я много думала о нашем Друге, как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина. Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве… Он живет для своего Государя в России и выносит все поношения ради нас».
В случае с Их «Другом» вечная людская незрячесть давала о себе знать. Он был человеком необычных дарований: невероятной интуиции, наделенный умением распознавать истинное, видеть скрытое, но главное — молитвой добиваться недостижимого для обычных людей. Потому Она нередко и советовала людям, которые были вхожи в Их Дом, познакомиться с Григорием. Кто-то соглашался, кто-то под благовидным предлогом уклонялся.
Командир яхты «Штандарт», контр-адмирал Н. П. Саблин, давая показания ЧСК в 1917 году, говорил: «Кажется, в 1908 году, когда во время плавания на яхте „Штандарт“ я ближе подошел к Царской Семье, Государыня стала в беседах со мной намекать, что Она знает Распутина. Она стала говорить о том, что есть люди, молитва которых вследствие их аскетического образа жизни имеет особую силу, и, наконец, заявила, что и в России имеется такой человек, а именно Распутин, и предложила мне с ним познакомиться».
Однако даже среди тех, кто встречался, общался, признавал необычность Распутина, редко кто осмеливался пойти против людской толпы, выступить против злобной молвы. Или молчали, а то и возводили напраслину. В их числе оказался и друг Семьи Саблин, побоявшийся после революции сказать правду о Распутине, с которым многократно общался и к которому выказывал глубокое почтение…
