мы с тобой, как и прежде, будем встречаться только по праздникам…
Раза два забегал на полчасика Костя Федулов. Он был мрачен и ругал почем зря левых эсеров. Говорил, что без Петра Ананьевкча и Мечислава Юльевича Следственная комиссия — это не Следственная комиссия, а так, не пойми что. Без большевистских комиссаров, можно сказать, все дело там остановилось.
Позвонил Николай Дмитриевич — он теперь служил юрисконсультом в комиссариате по делам просвещения — и, наслышанный о бедах Петра Ананьевича, принялся неумело утешать бывшего коллегу. Петр Ананьевич слушал бесполезные слова и молчал.
А сегодня утром пришел Мечислав Юльевич. Молча пожал руку хозяину, устроился в кресле напротив него и, уставившись в глаза, довольно долго не произносил ни слова.
— Заходил в Смольный. Комиссия пока не представила материалов расследования. Фантасмагория какая-то! Нас обвиняют в злоупотреблениях и даже взяточничестве, и этот беспримерный злостный сговор не отвергается тотчас, а расследуется. Нас отстраняют от дела, нам, кажется, и впрямь перестают доверять!
— Никто из товарищей нам доверять не перестал! — ожесточенно возразил Петр Ананьевич. Он понимал, Козловский высказал вслух те мучительные сомнения, какие в последние дни и его самого лишали покоя. Как легко запятнать человека и как трудно затем восстановить доброе имя! Левые эсеры это понимали превосходно.
Он убеждал не столько друга, сколько самого себя, сознавая, однако, что эти безусловно правильные слова не избавляют от горечи. Ему издавна было известно, как нетерпимо относятся большевики ко всему, что может хотя бы в малой степени опорочить их товарища, а следовательно — бросить тень на партию.
Некоторое время курили в молчании. Оба отлично понимали друг друга и отдавали себе отчет, что, пока на Совнаркоме не решится их дело, не будет ни у того ни у другого ни сна, ни покоя.
Окончательное решение по докладу ревизионной комиссии Совнарком принял только в конце февраля. Выло установлено, что левые эсеры использовали для своих целей свидетельства некоего Ржевского, известного авантюриста и проходимца, бывшего распутинского приближенного, Под прессом бесспорных фактов им пришлось отказаться от обвинений, то есть признать умышленный оговор. Совнарком постановил, что «весь поход против руководителей Следственной комиссии представляет собой часть общей злостной кампании лжи и клеветы, направленной против рабоче-крестьянской власти представителями, агентами и наемниками буржуазии». Постановление Совнаркома заканчивалось недвусмысленно: «…ответственные руководители Следственной комиссии: товарищи Красиков, Козловский… отстраненные на время расследования от работ, — возвращены на свои места».
Над Невой неслись нескончаемые снежные облака. Редкие прохожие выглядели ожившими снежными бабами. В белом кипении метели едва угадывались дворцы на набережных. Дико выл ветер. Жёсткие снежинки осыпали лицо тысячами уколов: Непогода поглотила город с утра, а сейчас, к вечеру, метель разбушевалась вовсю.
Петр Ананьевич, наклонившись вперед, пряча лицо в поднятый воротник пальто, быстро шел по Троицкому мосту. Сегодня у Наташи свободный вечер, и ему есть чем порадовать ее. Нынче знаменательный день — он и все временно отстраненные большевики вернулись в Следственную комиссию.
Они возвратились победителями. Бойцы из отряда Кости Федулова, члены Ревтрибунала во главе с председателем, секретари, курьеры, машинистки — все собрались на втором этаже. В коридоре не смолкали возбужденные голоса. Большевистским комиссарам пожимали руки, смеялись, говорили, что теперь-то, наконец, дело опять пойдет по-прежнему.
Ветер дул с такой силой, что каждый шаг давался с трудом. И мысли о теперь уже близкой встрече с Наташей оказались отодвинутыми в какой-то дальний уголок души.
Они создают новое правосудие в новом, рабоче-крестьянском государстве. Это правосудие должно быть свободно и от жестокости всех прежних режимов и от снисходительности к врагам того строя, какой они утверждают у себя в стране.
И им нельзя, ни в коем случае нельзя отклоняться ни в ту ни в другую сторону. Нельзя, потому что плата за их ошибки — судьбы людей и, следовательно, судьба революции. Сегодня по их действиям народ судит о том, насколько дела большевистской партии отвечают ее лозунгам…
По-прежнему дико свистит ветер и над Невой неистощимой чередой несутся густые снежные облака. По-прежнему город кажется тонущим в метельном кипении. Даже ранние февральские сумерки не поглотили снежной белизны. Над революционным Петроградом бушует последняя зимняя пурга…
ЭПИЛОГ
Десять минут… Всего только десять минут утром двадцать четвертого января тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Десять минут, когда Петр Ананьевич Красиков стоял в почетном карауле у гроба Ленина…
Десять летучих и бесконечных минут. Колонный зал наполнен беззвучным шепотом, бесплотными существами, густыми запахами цветов и хвои. Десять минут. Оказывается, за десять минут можно прожить целую жизнь — и ту ее часть, что уже позади, и ту, что пока неведома. Все его прошлое связано с человеком, чье тело сейчас утопает в цветах. И будущее — тоже…
Перед глазами живой Ильич. Такой, каким он видел его в Красноярске и за границей, в Питере и Москве. Стремительный и отрешенно-сосредоточенный, резкий и обезоруживающе добродушный. Приходилось ему видеть Владимира Ильича и в минуты торжества, и в моменты неудач и тяжелых потерь. Сознание пронзает очевидная и чудовищная в своей непостижимости мысль: он смотрит на Ленина со столь близкого расстояния в последний раз. Он понимает, что надо всмотреться в каждую черточку лица, чтобы сохранить их в памяти до последнего мгновения своей жизни.
Десять минут иссякают, как иссякнет когда-нибудь вся жизнь… Кто-то касается руки Петра Ананьевича. Он вздрагивает и оборачивается. Его время истекло, в почетный караул становится очередная смена. Закончилось последнее его свидание с Лениным…
Он выходит из Дома Союзов, медленно бредет по Охотному ряду. Навстречу движутся массы людей в темных одеждах. Над головами поднимается пар, и кажется, будто в морозном воздухе клубится туман. Здесь, поблизости от Дома Союзов, улицы затоплены народом, а у Петра Ананьевича такое чувство, словно он идет по пустому, обезлюдевшему городу. Нестерпимый мороз жжет щеки, сводит судорогой подбородок, но он не ощущает ни мороза, ни ледяного ветра.
Мысленно Петр Ананьевич спрашивает себя, все ли в его жизни было так, как должно быть у большевика, начинавшего партию вместе с Лениным? И отвечает: иначе быть не могло.
Уже известно, что именно его, Петра Ананьевича Красикова, предполагают назначить прокурором Верховного Суда СССР.
Это очень высокая честь.
Когда-то, более трех десятилетий тому назад, негодование против насилия и произвола власть имущих привело его в революцию, в партию. С той поры вся жизнь была связана с борьбой за утверждение справедливости в обществе. После Октября ему приходилось заниматься созданием новых революционных законов. Он участвовал в выработке первой конституции Республики, составлял кодексы рабоче- крестьянского государства. А теперь партия вверяет ему наиболее сложное и, по его убеждению, наиболее необходимое дело — утверждение правопорядка. Ему предстоит сделаться стражем законности великой Республики Советов.
Примечания
