ко мне.
— Что же вы не спите?
И тут же попросил меня приготовить ему завтра для поправки, распределив по новому плану, февральский выпуск «На каждый день», который нужно было отсылать в типографию.
После его ухода я некоторое время продолжал еще заниматься и приблизительно в час или в половине второго пошел вниз, отнести почту. Вдруг раздался электрический звонок, за ним другой.
Я вспомнил, что это звонок из комнаты Льва Николаевича в мою, — тот самый, которым Лев Николаевич должен был воспользоваться «на всякий случай», — ? немного даже испугался: ведь Лев Николаевич ни разу ко мне не звонил, даже во время болезни.
Прибегаю. Лев Николаевич лежит в постели. На столике — зажженная свеча.
— Мне бы Душана Петровича, — говорит он.
— Вы нездоровы, Лев Николаевич?
— Нет… А то вы сделайте. В углу мышь скребется, так возьмите в кабинете свечу, зажгите и поставьте вон в тот угол.
Я все исполнил и, пожелав спокойной ночи Льву Николаевичу, вышел, довольный, что ничего худшего тревожные звонки не обозначали.
Утром Лев Николаевич говорил:
— Я ужасно гадок сегодня: чувствуется какая?то тяжесть во всем теле… Так что вы будьте снисходительны ко мне!
После я слышал, как он говорил:
— Нездоровится, но работается ничего.
И действительно, он работал, как всегда, до двух часов и вечером, нисколько не отступив от обычного распределения дня.
Утром же Лев Николаевич прочел в только что полученном номере журнала «Жизнь для всех» статью В. Г. Черткова «Две цензуры для Толстого», которая очень ему понравилась[63].
Льва Николаевича очень беспокоит продолжающаяся болезнь Александры Львовны, которую он часто навещает, сам носит ей вниз по лестнице кофе и т. д.
Кто?то высказал предположение, что у Александры Львовны «сильный взрыв инфлюэнцы» или что?то в этом роде. Лев Николаевич засмеялся.
— У Саши не корь, не инфлюэнца, — сказал он, — она больна. И одни болеют дурно, другие хорошо болеют, так она — хорошо. А доктора все говорят разное.
Нужно сказать, что у Толстых перебывало уже три доктора.
После обеда Лев Николаевич сел подписать накопившиеся визитные и фотографические карточки, присланные для этого любителями автографов.
— Работа кипит! — шутил он, подписывая их одну за другой, тогда как я беспрестанно вынимал из?под его руки подписанные и подсовывал новые.
Тут же были М. С. Сухотин и П. А. Буланже. Шутили, что на библиографическом рынке автографы Толстого идут по дешевой цене, так как выпущено их много; говорили о грамматических ошибках у Толстого и т. д. Лев Николаевич смеялся вместе со всеми.
За чаем Софья Андреевна, Татьяна Львовна и Лев Николаевич вспоминали о поэте А. А. Фете, которого все они хорошо знали и который часто бывал в Ясной Поляне[64]. Лев Николаевич говорил:
— Художник, и писатель, и музыкант дорог и интересен своим особенным отношением к явлениям жизни, дорог тем, что он не повторяется… Так и Фет. И я понимаю даже и это его стихотворение (его только что читала Татьяна Львовна. —
И Лев Николаевич продекламировал стихотворение Фета: «Шепот, робкое дыханье…»
— А ведь сколько оно шума наделало когда?то, сколько его ругали!.. Но в нем одно только нехорошо и не нравится мне: это выражение «пурпур розы».
М. С. Сухотин рассказал, как когда?то Лев Николаевич при нем высказывал то же мнение об этом выражении самому Фету и как Фет с ним спорил.
Лев Николаевич забыл уже про это.
— Данеужли?! — воскликнул он.
Утром были у Льва Николаевича француз, представитель кинематографической фирмы, и молодой человек — революционер. Первый отложил снимание Льва Николаевича до весны; второй ушел, оставив во Льве Николаевиче очень неприятное и нелестное о себе воспоминание.
Ввиду того, что у Льва Николаевича болит горло, Душан предупредил всех домашних, чтобы его меньше вызывали на разговор.
Выйдя в столовую к обеду, Лев Николаевич рассказал, что он читал целый час, с сыном М. С. Сухотина Михаилом, «Мертвые души» Гоголя.
О Гоголе он говорил:
— Замечательно, что когда он описывает что?нибудь, выходит плохо, а как только действующие лица начнут говорить — хорошо. Мы сейчас о Собакевиче читали. — Прошу!.. (Лев Николаевич весело засмеялся. —
И Лев Николаевич снова залился добродушным смехом.
Затем говорили о купце, поклоннике Льва Николаевича, который все присылает в Ясную Поляну ситцы своей фабрики; о хорошем письме из Японии, полученном Львом Николаевичем[66], о положении католицизма на Западе в сравнении с положением православия в России и пр.
Заговорили о снах. Лев Николаевич рассказал, как ему приснилось на днях, что он вальсировал на балу с какой?то дамой и все смущался, что он танцует по — старинному, тогда как все — по — новому.
— Сны — это удивительное явление, — говорил Лев Николаевич. — Совершенно справедливо изречение Паскаля, что если бы сны шли в последовательности, то мы не знали бы, что — сон, что — действительность[67].
Сегодня Лев Николаевич получил большое и горячее письмо от студента Киевского университета Бориса Манджоса, с призывом уйти из Ясной Поляны, от тех неестественных условий, в которых Лев Николаевич живет здесь.
«Дорогой, хороший Лев Николаевич! — писал, между прочим, киевский студент. — Дайте жизнь человеку и человечеству, — совершите последнее, что Вам осталось сделать на свете, то, что сделает Вас бессмертным в умах человечества… Откажитесь от графства, раздайте имущество родным своим и бедным, останьтесь без копейки денег и нищим пробирайтесь из города в город… Откажитесь от себя, если не можете отказаться от близких своих в семейном кругу»[68] .
Лев Николаевич отвечал Манджосу следующим письмом, о котором просил меня никому не говорить:
«Ваше письмо глубоко тронуло меня. То, что вы мне советуете сделать, составляет заветную мечту мою, но до сих пор сделать этого не мог. Много для этого причин (но никак не та, чтобы я жалел себя); главная же та, что сделать это надо никак не для того, чтобы подействовать на других. Это не в нашей власти и не это должно руководить нашей деятельностью. Сделать это можно и должно только тогда, когда это будет необходимо не для предполагаемых внешних целей, а для удовлетворения внутреннего требования духа, когда оставаться в прежнем положении станет так же нравственно невозможно, как физически невозможно не кашлять, когда нет дыханья. И к такому положению я близок и с каждым днем становлюсь ближе и ближе.
То, что вы мне советуете сделать: отказ от своего общественного положения, от имущества и раздача
