с этим возникает и другой вопрос, — о пределах Пятидесятницы: сошествие Св. Духа в мир — распространяется ли оно и на мир духовный, сошел ли Дух Святой и на ангелов? Очевидно, на этот вопрос также не может быть дано отрицательного ответа, поскольку «Дух Божий дышит, где хочет» и, конечно, сила его приближения к человеческому миру распространяется и на ангельский мир бестелесный, хотя, разумеется, иначе, чем на существа, облеченные плотью. И сила Св. Духа, животворящая, освящающая и спасающая, не может не коснуться и духов падших в осознании ими своего падения Эти духовные трупы собираются и воскресают также действием Св. Духа. Такова христианская надежда, которая не может быть отнята от нашей веры, ибо коренится в основных ее утверждениях, есть в этом смысле богословский постулат. Совершенное богочеловечество включает и предполагает не только ангелочеловечество, т. е. соединение неба и земли, человеческого и ангельского мира, но и богоангельство, то есть новое обожение через человека и ангелов, а в нем — в веках веков — и оживление той больной иссохшей ветви вертограда Господня, которую осудил на иссыхание Сам Христос. Однако Он пришел искупить и спасти погибшее. Этот путь мирового спасения мы бессильны обозначить, даже схематически, однако уразумеваем необходимые его основания.
В ряду эсхатологических пророчеств имеется между собой как будто противоречащие и разноречащие. Причина этого видимого разноречия заключается в том, что они относятся к разным сторонам или моментам последнего свершения, и дело богословской экзегезы объединить их. Таковым объединяющим, обобщающим текстом, который должен быть положен в основание эсхатологии и есть вместе с тем ее последнее слово, является в наших глазах Римл. XI, 29, 32-36 и I Кор XV, 24-28, содержащие в себе свидетельство о тайне строительства Божия, которое чрез все испытания и уклонения ведет творение к благому концу. Бог эти златыя слова: «Дары и призвание Божии непреложны... Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать. О бездна богатства премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? или кто был советником Ему? (Ис. VIII, 40, 13). Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? (Ис. 40, 13- 14). ИБО ВСЕ ИЗ НЕГО, ЧРЕЗ НЕГО И К НЕМУ. Ему слава во веки! Аминь». И этот дивный гимн утверждается и обобщается пророчеством: «А затем конец, когда предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство, всякую власть и силу... Когда же
552
все покорит Ему, тогда и Сам Сын покорится Покорившему Ему все,
да будет Бог все во всем».
7. Град Божий.
Последнее свершение в суде и разделение относится, прежде всего, к внутреннему миру человека, к его жизни в Боге, призванию и отвержению. Однако, оно этим не исчерпывается, ибо необходимо включает в себя и новое отношение к миру в его обновлении, как «новое небо и новая земля». Мир не только не упраздняется, так сказать, за ненадобностью (как, может быть, покажется иным), но также входит в славу свою и сохраняет изначальную связь с человеком, а последний удерживает свое господственное место в прославленном мире. Конец мира не ведет к акосмизму или антикосмизму с развоплощением человека и отделением его от мира. Напротив, и на мир распространяется слава воскресения и сила нетления, a человек, по изгнании лжекнязя мира сего, окончательно укореняется в нем, как в области Царствия Божия. Разлучаясь с учениками, Господь говорит им на Тайной Вечери: «истинно говорю вам; Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в Царствии Божием» (Mp. XIV, 25), то есть до возвращения в мир, на новую землю под новым небом, во втором и славном Пришествии Своем. В этом символе выражено то новое общение с миром, как Царствием Божиим, которое наступает в воскресении. Об этом мире само Слово Божие, лишь кратко, хотя и с потрясающей силой (Откр. ХХI-ХХII), свидетельствует на языке символических образов (см. ниже). Из них следует, что человек не удаляется от земли на небо, напротив, небо приникает к земле, а, следовательно, и призвание человека в мире и его творческое служение в нем также не упраздняется, но возводится к новому, высшему состоянию. Поэтому, хотя будущий век и отделяется от настоящего всеобщей катастрофой бытия, однако она не разрывает между ними связи: человеческая история включается в жизнь будущего века, продолжается за свои собственные пределы, в метаисторию, а чрез это все, совершенное в ней, приобретает новую значительность в единомпотоке жизни, изливающемся от Господа. Если человеку, в его оправданности и прощенности, будет дано зреть Господа и познавать Его, то этим не упраздняется его любовь к творению Божию и укорененность в нем, его познавательное и творческое к нему отношение, к которому призвал Господь человека
553
изначала, его вселение в сад Божий. Также продолжается и собственное творчество человека в мета-истории. Он не становится как бы почетным пенсионером нового мира, его бездейственно созерцающим, но пребывает творческим его деятелем. Разумеется, и эту мысль мы можем обозначить только в виде общего эсхатологического постулата относительно мета-истории, не пытаясь раскрывать ныне недоведомое. Однако надо со всею силой установить основное содержание этого постулата, — неизменную укорененность человека в мире, ставшем Царствием Божием. Человек онтологически не упростится и не обеднеет в жизни будущего века, напротив, он сам для себя и для мира раскроется в полноте человечности своей, как тварный Бог мира, его логос и дух, жизнь будущего века для человека есть творчество в мире, тварное славословие. Оно уподобляется славословию ангельскому, которое составляет творческое содержание собственной ангельской жизни, в применении к миру, отданному человеку, но вместе с тем, вверенному и попечению ангельскому. Этот мир человеческий вместе с ангельским составит мощный хор творения, славословящего своего Творца: «все из Него, через Него и к Нему. Ему слава во веки».
Главная трудность, при этом возникающая, состоит в том, что представляется несовместимой одновременная жизнь в Боге, дарованная прославленному человечеству, и в мире, в творении. Не погасает ли в первой эта последняя? Совместимо ли лицезрение Бога с любовью к миру? Отвечая на этот вопрос, надо вспомнить, что мир имеет средоточие в человеке, существенно человечен. Вместе с тем совершенно очевидно, что любовь к Богу во Христе необходимо включает в себя и любовь к человеку (как и к ангелам), и вторая заповедь «подобна», т. е. в данном случае тожественна, существенно связана с первой. Нельзя любить Бога, не любя человека, прежде всего, в самом Богочеловеке, в святом Человечестве Его, как и в личном Его человечестве, т. е. в Матери Божией, а далее и во святых, в Церкви Его, которая есть Тело Христово и Храм Духа Святого. Далее, нельзя любить и человечество, отделяя его от мира, помимо него, поэтому и самая любовь к спасенному миру есть созерцание дел Божиих, откровение Бога в мире. Только в отношении к греховному миру и к отягченному личным и первородным грехом человеку любовь к ним является враждой против Бога (1 Ио. II, 15). Но мир сам по себе возлюблен Богом, Который послал в него Сына Своего, чтобы спасти его (Ио. III, 17). И если сердце падшего человека не рискует в полной мере любви к Богу и к миру, то отологи-
554
ческой мерой человеческой любви все же является совмещение любви к Богу и к творению. Сам, будучи творением, человек не может отречься от этой своей тварности, которая не есть уничижение, но самим Богом данное ему определение. Принятие же тварности есть любовь к ней, т. е. к миру и к себе самому в богоданном своем естестве Новая тварь, — новое небо и земля, требуют к себе и новой любви в
