Как позже выяснилось, никакого тарана Гарро не совершал, а просто попал в плен к немцам из-за отказа мотора. Но газетная «утка» произвела тогда на всех огромное впечатление. Прочитав ее, Нестеров воскликнул: «Молодец, Гарро! И я поступил бы так же!»
В результате под хвостовым костылем нестеровского «Морана» скоро появился большой пилообразный нож, который можно было специальной тягой повернуть вертикально вниз. По мысли Петра Николаевича этим ножом можно было бы пропороть оболочку неприятельского «Цеппелина».
Но беда была в том, что на этом участке фронта со стороны австрийцев не появлялись не только «Цеппелины», но даже привязные аэростаты…
Кто-то из механиков предложил выпускать с самолета на длинном тросе обыкновенную пятифунтовую гирю. Если, пролетая над вражеским самолетом, попасть гирей в его винт (а винты в то время были только деревянные), то винт, конечно, разлетелся бы вдребезги и это заставило бы неприятеля пойти на посадку.
Нестеров поддержал изобретателя, и трос с гирькой был сейчас же установлен на его самолете. Как всегда, Петр Николаевич хотел сам первым испытать нововведение. Но случая для этого опять-таки не представлялось.
За всеми этими делами подошло 25 августа, когда в ответ на произведенное Нестеровым с Титовым бомбометание австрийцы решили отплатить русским летчикам «той же монетой» — разбомбить стоянку XI отряда.
И вот над Жолквой появились три вражеских самолета; из них один был заметно крупнее двух остальных. Самолеты нестеровского отряда после произведенных полетов стояли на земле с пустыми баками и никакого противодействия вражескому налету оказать не могли. Австрийцы безнаказанно подлетели на небольшой высоте и сбросили бомбу, упавшую около самых палаток-ангаров. Бомба не взорвалась. Оказалось, что она тоже была изготовлена кустарным способом — с фитилем, который потух при ее падении. Увидев, что «месть» не удалась, австрийцы, к большой досаде всего личного состава XI отряда, так же чинно улетели обратно.
Вечером этого же дня разразилась сильнейшая гроза, бушевавшая всю ночь. Механики и солдаты обслуживающей команды бегали под проливным дождем вокруг палаток-ангаров, поминутно закрепляя колья и подтягивая ослабевающие канаты. Ветер громоподобно хлопал брезентами палаток, трепал в ногах намокшие шинели, срывал с голов фуражки… Нестеров всегда уважал тяжелый труд солдат и сейчас находился среди них. То тут, то там слышался его ласковый и спокойный голос: «Потерпи, ребята… поднатужьтесь еще немного… Чем мы будем воевать, если не спасем свои самолеты…» И выбившиеся из сил люди, уже готовые выпустить канаты из рук, обретали новые силы и с новой энергией бросались на борьбу со стихией.
Только к утру стихла буря, и, проверив еще раз крепления всех палаток, Петр Николаевич распустил людей и, наконец, сам отправился немного поспать. Думал ли тогда кто-нибудь, что всего через несколько часов уже не станет с ними любимого командира?..
Утро 26 августа было теплое, солнечное. Выйдя к фронту солдат, построенному для утренней поверки, Петр Николаевич сказал:
— Ребята! Знаете ли вы, какой сегодня день? Сегодня исполняется сто два года с великого Бородинского сражения в Отечественной войне русского народа против Наполеона, вторгшегося на нашу землю с армией, набранной им в двенадцати странах мира. Армия Наполеона слыла непобедимой, но с этого сражения начался ее закат, окончившийся полным разгромом…
Непобедим русский народ, и пусть каждый из вас, как и предки ваши, честно исполнит свой долг перед родиной. Тогда и наш нынешний враг будет разбит… За нашу победу — ура!
Дружное «ура» прокатилось над строем, и после команды: «Разойтись по своим работам», Петр Николаевич направился к зданию «канцелярии» отряда. Навстречу ему появилась какая-то знакомая по облику фигура в офицерской шинели, с чемоданом в руках. Кто это? Никак Саша?..
Да, это был один из старых друзей, тоже питомец Гатчинской авиационной школы, начавший учиться летать, когда Нестеров уже заканчивал курс обучения.
Поручик оказался присланным на пополнение в XI отряд и бурно высказывал радость по поводу того, что будет теперь служить под начальством Петра Николаевича.
— И я рад, что ты приехал, — говорил Нестеров. — Теперь нас трое: ты с Передковым да я… Вон, гляди, Передков взлетает на разведку на своем «Ньюпоре»… И, знаешь, уже удалось хорошо наладить отношения и с ротой и с штабом корпуса… Теперь легко станет работать…
Так, разговаривая, прошли они к усадьбе, где Петр Николаевич показал новоприбывшему его комнату, а потом они вместе вернулись на аэродром.
— Ты, Саша, на «Моране» летаешь? Очень хорошо! У меня ведь только и осталось, что два «Морана» и «Ньюпор». Но «Ньюпор» — передковский, никак он от него не хочет отказаться, хоть и скорость мала. Привык, говорит… Вот и бери двухместный «Моран», а себе я оставлю тот, на котором летал из Москвы в Питер… Ведь мы с тобой тогда последний раз и виделись?.. Дай-ка я с тобой пролечу, проветрюсь после бессонной ночи.
Проверив таким деликатным образом качество пилотирования нового подчиненного, Нестеров отправился с ним «домой».
— Ну расскажи, что нового ты теперь, на войне, придумал, Петр Николаевич? Как разведки? О том, что вчера ты бомбил и тебя хотели разбомбить, мне уже успели сказать.
— Да разведки-то теперь меня мало интересуют. Драться надо в воздухе, вот что! Каждая пластинка, снятая с вражеского самолета, — лишняя русская кровь. Нельзя им давать фотографировать наши позиции. А вчера до какого нахальства дошли!.. Кружат над головами и смотрят, как мы живем в имении барона. Хорошо, что хоть бомбы еще не научились делать, а то подожгли бы ангар… А ведь научатся и, наверное, скоро… Что ж, так и давать сыпать себе на голову всякую дрянь?!
— Драться-то драться… Но чем, как?
— А что ты скажешь о том, если бы толкнуть неприятельский самолет колесами своего шасси? Ведь упадет…
— Упадет-то упадет, но, пожалуй, и сам разобьешься.
— Ну, это еще не доказано![65]
И в это самое время (было 10 часов 30 минут утра) в воздухе послышался шум мотора. Это еще не мог быть Передков, да и звук был не «гномий», — значит, австриец!
Автомобиль стоял рядом, и летчики немедленно поехали снова к своим самолетам. А в воздухе на большой высоте, стороною от Жолквы, держа курс в тылы русских войск, опять шли три австрийских «Альбатроса», — очевидно, те самые, которые прилетали накануне.
Два русских «Морана» немедленно пошли на взлет. Но в момент разбега из самолета Нестерова выпал тросик с гирькой и, зацепившись за что-то на земле, оборвался. Начал давать перебои мотор: в него за дождливую ночь, вероятно, попала вода… Пришлось садиться, и вслед за командиром совершил посадку второй «Моран», так как перед вылетом оба летчика договорились действовать вместе — маневрированием двух против одного «прижать» австрийца к земле и заставить его сдаться.
Раздосадованный Петр Николаевич вылез из самолета и направился к штабу, приказав, чтобы перечистили клапаны мотора и немедленно его вызвали, если австрийцы покажутся вновь.
Через полтора часа, ровно в полдень, австрийцы появились снова, возвращаясь с разведки. Большой «Альбатрос» отделился от остальных двух своих спутников и начал кружить над расположением XI отряда. Вызов был достаточно нахальным, и Нестеров тотчас приказал: «Аппарат мне!»
Но исправен был только один из «Моранов» — двухместный. Личный самолет Нестерова стоял со снятыми клапанами.
— Кто полетит, ты или я? — спросил Нестеров.
— Я думаю, одному лететь не стоит, лучше подождем возможности лететь вдвоем…
— Ну, а я все-таки попробую полететь один!
— Возьми револьвер или меня пассажиром. Хоть постреляем!
— Нет, брат, тебя я не возьму…
— Что же ты думаешь делать?
— Там разберусь!
