опасностью. Лишь нос нервно ходил ходуном, нюхая воздух. Но, видимо, ничего не чуял.
Озираясь, зверек поднял голову туда, где три стеклянные глазницы нарушали целостность пейзажа.
Как молния, метнулось с грозным лязгом из стены тонкое щупальце, выброшенное пружиной. Ничтожная доля секунды. Кролик, не успев даже приготовиться к спасительному прыжку, беспомощно забился в клешне. Металлическая рука легчайшей конструкции с двойными шарнирами тем временем продолжала свое дело — сдавливала кролика. При каждом ее сокращении зверек извивался и тонко кричал. Но клешня глубже и глубже впивалась своими когтями в его тело.
— Отпусти! Отпусти! — крикнула Ольга в ужасе, не смея приблизиться. Вскочив на ноги, она искала камень, палку — что угодно. Но рядом ничего такого не было.
Кролик верещал. При очередном сокращении рука даже изогнулась от натуги.
— Отпусти! Отпусти!
Антенна подняла кролика над землей, описала дугу в сорок пять градусов и остановилась, направив клешню в сторону женщины. Когти раскрылись, зверек шлепнулся на землю в последних судорогах. Рука, вращаясь, вернулась в первоначальное положение, затем опустилась и очень медленно втянулась обратно.
Только тогда, несмотря на весь ужас, Ольга наконец осознала истину. И, спотыкаясь, побежала к берегу, где лежала ее одежда.
— Ты!.. Ты, мерзавка! — кричала она.
Солнце освещало пустынный, безлюдный луг и черный комочек меха, лежавший неподвижно.
Ночь. Идет дождь. Темно и холодно. Дождь небольшой, но ветер захлестывает его на террасы Первого Номера, протяжно завывая среди вышек и антенн на высоте около 1350 метров над уровнем моря.
Еще засветло над Тексерудской долиной поплыли облака. Направляясь к северу, они бросали огромные тени на луга, на леса и на скалистые горы, которые из лучезарных замков вдруг превратились в почти черные стены, изъеденные ветрами и зловещие.
Потом начали собираться тучи, образуя гигантские эфемерные крепости фиолетовых оттенков. Их масса, за неимением больше места на севере, стала понемногу сползать вниз. Из Тексерудской долины тоже поднимались тучи. Наконец образовался серый очень высокий и однообразный свод. Облака снизу все надвигались. В Долине Счастья наступила ночь, идет дождь, и со всех сторон жалобно завывает ветер.
Как всегда при смене погоды, у жены Эндриада мигрень, и она уже улеглась в постель, приняв две таблетки. В своем особнячке Исмани изучает отчеты и планы, полученные от Стробеле, потому что еще далеко не все понял и стремится освоить предмет. Супругам Стробеле не спится, они возбужденно беседуют и курят. Лейтенант Троцдем, о котором давно уже не было слышно, возможно, играет в карты со своими солдатами из маленького гарнизона в крохотной казарме далеко отсюда. Все они ничего не знают и даже не подозревают о том, что? сегодня произошло. Лишь Ольгу Стробеле время от времени бросает в дрожь при воспоминании о событиях сегодняшнего утра. Она рассказала обо всем мужу, но тот не поверил и стал смеяться. Однако Ольга умолчала о своем ощущении в последний момент, когда ей открылось, что Первый Номер не мужчина, и стало гадко, и она убежала одеваться; жена ничего не сказала мужу, но не от стыда: Ольга с удовольствием основательно обсудила бы интересную тему, но ей доподлинно известно, что в таких делах муж — полная бестолочь и вдобавок начинен пуританством (хотя, наверное, именно поэтому она и согласилась выйти за него замуж: ужасно привлекала идея перевоспитать этого ханжу). Но даже Ольга, которая была столь близка к разгадке великой тайны, не знает, что? произошло на самом деле.
Все началось около полудня. Неожиданно изменилось напряжение в комплексе аппаратуры восприятия. Манунта находился в зале управления и сразу это обнаружил. Тем временем Первый Номер завершал сложную математическую разработку. Без видимых причин — приборы давали нормальные показания — расчеты оборвались. Неужели напряжение полностью упало? После технической корректировки операции возобновились обычным порядком. И все же…
И все же это было не то, что утром или накануне. Тень появилась там, где все дышало счастьем. Только не тень от плывущих с юга туч, а тень из котловины, из казематов, из бесконечных бетонных укреплений, из подземелий.
Тень поднимается, растет, зловещая и невидимая, безучастно расползается по рвам, между зубцами, пробирается в сердце и в дом человека. Что разладилось? Какой яд проник в неприступное творение? Почему в секретной цитадели все по-прежнему невредимо? А в чреве ее механизмы продолжают что-то дробить и перемалывать согласно расчетным предписаниям. А малые и большие антенны вибрируют сообразно их сенсорным функциям с должной неторопливостью. Внешне все благополучно.
И все же, где счастливый гул жизни и ожидание? Где тот невыразимый отзвук, который заставлял мужчин, позабыв про все, испытывать волшебную легкость, и даже рационалист Стробеле переживал роман? Ни море с его неустанной мощью, ни заповедные дремучие леса, ни величавый покой первозданных гор не пробуждали в душе одновременно столько нежного, любовного и рокового. А теперь?..
Голос будто смят: он то громче, то тише, он ломается, наталкивается на какие-то препятствия, захлебывается, бьется, но это не дыхание, это — одышка, визг, вопль, отчаяние и слезы. Девочка, потерявшаяся в осенних сумерках на вересковой пустоши. Брошенная любовница на выстуженном чердаке. Поломанное ветром дерево. Приговоренный. Умирающий, на которого вдруг нахлынули воспоминания о солнце и юности; но жизнь вот-вот кончится.
Творение, Первый Номер, Лаура, женщина, возрожденная наукой и любовью, лежала здесь, в котловине, холодная. Люди оставили ее наедине с собственным совершенством и больше не могли вмешаться. У нее была жизнь, разум, чувства, энергия, свобода, ей надлежало быть самодостаточной. В 17. 30 пошел дождь, и угрюмая завеса сумрачных облаков сгущалась на севере. Темнело.
Профессор Исмани корпит над бумагами. Супруги Стробеле понапрасну обнимаются в темноте. Лейтенант Троцдем в казарме с триумфом бьет по столу козырным тузом. Элиза Исмани, надев незаметно плащ, выходит из дома на поиски Манунты, особняк которого чуть ниже, в стороне. Она застает его в дверях, он куда-то собрался, тоже в большом волнении.
— Нужно разыскать Эндриада, — говорит она.
— Знаю, госпожа Исмани. Ну и вечер!
Они направляются через луг туда, где бледно мерцают никогда не гаснущие лампочки вдоль дороги. Поднимаются по склону, предположив, что Эндриад может совершать ночную прогулку вдоль стен своего детища. Но его нигде нет. Время от времени они останавливаются и напрягают слух.
— Госпожа Исмани, вы слышите?
Она кивает.
Из недр машины несутся неслыханные звуки.
— Гроза, наверное, — произносит Элиза, успокаивая себя.
По ту сторону скальной преграды и в самом деле не умолкают прерывистые раскаты грома. Порой вспыхивает молния, и тогда ее свет выхватывает из темноты белые контрфорсы непрерывной белой стены. Дождь налетает короткими, хлесткими порывами из-за сильного бокового ветра.
Манунте лет тридцать семь — тридцать восемь. Это низкорослый толстяк с круглым добродушным лицом. Закутанный в непромокаемый плащ, он выглядит довольно комично, особенно с нелепым капюшоном на голове.
— Нет, — говорит он, — это не гроза. А вы, госпожа Исмани, в курсе дела?
Элиза, отдуваясь, старается не отстать. Она не привыкла к горам. Ей достаточно небольшого подъема, чтобы потерять дыхание.
— Мне профессор Эндриад рассказал.
— Ага, — говорит Манунта, успокоенный неожиданным сообщничеством.
— Я знала Лауру. Мы были подругами в детстве.
— Хорошо знали?
— Да.
Они добрались до верхней части луга, где заградительная стена круто уходила вниз по скалам и не было возможности двигаться дальше. Здесь находился балкон, соединявший особняк Эндриада с
