предусмотрительному
Уважаемый поэт, вы у меня вызываете зависть! И как только вам это удаётся? Я начинаю думать, что какой?то невидимый помощник всякий раз заранее подсказывает вам нужный образ. А вот я, ей богу, меньше всего думаю о том, понравится ли то, что я пишу, публике. Это совсем не значит, что я не думаю о читателях. Напротив, я очень много о них и о себе размышляю, пока леплю в сознании эти фигурки, и то, что выходит из рук моих всегда бывает горячим от слёз и пальцы пристают к липким пятнам кровавого пота. Вы же, как человек предусмотрительный, попросту установили в доме муфельную печь. Вот, взгляните на эту фигурку. Не правда ли, прелестные полоборота, Я могу их разнообразить и каждый раз попаду прямо в точку. Я делаю их по наитию и никогда не подражаю вам, но, не знаю каким образом, между нашими произведениями непременно возникает сходство. Оно проявляется даже в самом отличии. Дело, видимо, в том, что когда я пришёл туда, откуда вы собирались уходить, была иная погода. Для вас светило солнце. Мне же сопутствовал дождь, а часто и просто пинок под зад. У меня есть основания вам завидовать, ведь вам никогда не посчастливится узнать, что изредка вас посещала удача, в особенности в тех случаях, когда вы её совсем не ожидали. И не сказать, что у вас отсутствует талант, но он настолько эластичен и гибок, что моя зависть уже не вызывает удивления.
Телеграмма
самому себе
Молчи, вездесуйка. С какой это стати тебя задевают чужие ошибки и переживания? Я ведь понимаю, что тебя волнуют не сами эти ошибки, а то что за ними стоит, не так ли? Ну а что там собственно за ними стоит? И почему бы тебе не оставить всё это в покое? Далось же тебе улучшение мира! Как он крутился немного набекрень, так и крутится столетие за столетием. И любителей погреть руки за чужой счёт стало ничуть не меньше, по–прежнему несправедливо обиженные в безмолвии утирают слезы. И постепенно складывается впечатление, что и сам ты изверг, носишь в душе свои переживания ненужным бременем. Не правда ли, с этим трудно не согласиться? Кто знает, может быть тебя и вообще нет на свете, а человечество состоит сплошь из читателей? Так не лучше ли авансом порицать, чем не знаю кому раскрывать объятья, а после стараться, чтобы твоя жертва была чистосердечна и не захлёбывалась злобой? Ни твое ли желание простить вызывает неустанную заботу о том, чтобы было что? И также ли твердо, как прежде, ты веришь в возможность добра? Не кажется ли тебе, что пойманный с поличным еще глубже погрязает в пороке, вместо того чтобы исправиться? По–прежнему ли ты надеешься на счастливый случай? И, если так, то мой тебе совет: надейся!
