Полицейские прибыли как раз, когда соседи с помощью топоров разворотили дверь в квартиру поэта и уже собирались проникнуть внутрь. Эту обязанность взвалил на себя лейтенант Джим Хопкинс, скользкий тип и самый щуплый в прибывшей команде.
Лейтенант упаковал нос в носовой платок и аккуратно проскользнул в образовавшуюся дыру, стараясь не зацепиться за торчащие со всех сторон щепы. Газовая плита находилась в десятке футов от двери. Прежде всего Джим перекрыл вентиль на трубе, подводящей газ, а затем распахнул настежь окно на кухне, разумеется, обратив внимание, что шпингалет закреплен.
Кухня ничем не отделялась от гостиной, в центре которой располагался небольшой обеденный стол на четыре персоны. На его краю одиноко, как маяк, стояла почти опорожненная бутылка из-под джина, а рядом в глубоком кресле сидел поэт. Его голова, чуть запрокинувшись, покоилась на спинке кресла. Теплый плед укрывал Нордвестера почти до самого подбородка, упрятанного в высокий воротник свитера ручной вязки из неокрашенной шерсти. Казалось, что поэт спит. Он и вправду спал вечным сном...
Джим бросился в дальний конец гостиной и с трудом раздвинул створки французского окна, чтобы устроить сквозняк. Для этого ему пришлось повозиться с крючком запорного устройства, а затем приложить немалые усилия, чтобы сдвинуть створки с места. Судя по всему, их уже много лет не пытались раздвинуть.
Теперь следовало заняться поэтом. К этому времени Уилсон и Бирн, скомандовав жильцам покинуть здание, обнаружили... ключ, вставленный в замочную скважину, и открыли входную дверь. Уилсон, как две капли крови похожий на Мухаммеда Али в лучшие годы, схватил Нордвестера под мышки, оставив своим коллегам лишь по ноге. Немного потоптавшись у выхода из квартиры, полицейские вынесли бездыханное тело поэта на улицу, где уже парковалась карета «Скорой помощи».
Джим Хопкинс надышался газом, чертыхался и проклинал Нордвестера. Бирн нудно допрашивал жильцов, не остался ли в квартире еще кто, но соседи уверяли, что Нордвестер жил один.
Все же Бирн решил проверить и с согласия лейтенанта поднялся в квартиру поэта. Через пару минут он вернулся ни с чем и присел на корточки, чтобы прийти в себя. Он склонил голову к земле, словно обнаружил след, оставленный убийцей.
Пасшийся поблизости и бивший копытом об землю конь, завидев действия Бирна, от удивления разинул пасть, прекратил бить землю копытом и, привстав на задние ноги, замер памятником самому себе.
Из дверей расположенного футах в шестидесяти от места происшествия японского ресторанчика вышла тоненькая девушка с подносом и, мелкими шажками приблизившись к полицейским, бесцеремонно угостила их зеленым чаем.
Уилсон читал собравшейся толпе лекцию о приемах взлома дверей. Жильцы, несмотря на собачий холод, внимательно слушали лектора и обещали в следующий раз высадить дверь по всем правилам искусства.
Хопкинс решил отложить осмотр места происшествия минут на двадцать, пока газ не выветрится из квартиры.
Ребятам из «Скорой» надоело колдовать над телом Нордвестера, упорно не желавшего дышать, и они, как эстафетную палочку, передали его в умелые руки судебного эксперта.
Наконец подъехали газовщики, размотали длинные змееподобные шланги, врубили компрессор и, оглушая всю округу, принялись продувать помещения первого этажа и подвал. В квартиру Нордвестера лейтенант их не пустил.
Бирн пришел в себя и достал сигарету, но, поймав взгляд командира, быстро спрятал ее в карман. Хопкинс подождал, пока Уилсон допьет остывший чай, кивнул ему и Бирну и отправился в дом.
Осмотр места происшествия не занял много времени. Около кресла, в котором расстался с жизнью поэт, на старом, изъеденном молью, ковре лежал на боку граненый стакан, а возле него слегка подмоченный джином лист обычной писчей бумаги с двумя поперечными сгибами. Хопкинс аккуратно поднял его и прочитал отпечатанные на принтере три строчки. Он вспомнил свой первый визит к Джеку Блэку...
Спальня поэта выглядела скромной, как девушка. Двуспальная кровать темного дерева хорошо рифмовалась с трюмо и платяным шкафом. Порядку, царящему здесь, могла позавидовать любая дама. В ее оправдание следует сказать, что на трюмо поэта не было толпы разноцветных баночек, скляночек и тюбиков с красивыми именами.
Скромным казался и кабинет Нордвестера. Дешевый письменный стол у окна, продавленный диван без подушек у стены и примыкающий к нему торцом книжный шкаф, а точнее просто шкаф, приспособленный для хранения книг. В центре стола расположился тонкий экран, соединенный черным проводом со стоящим под столом корпусом компьютера с чемоданной ручкой сверху. Справа от экрана на небольшом деревянном помосте, как на троне, восседал пузатый принтер. Клавиатура пряталась на выдвижной полке под столешницей. На левой части стола громоздилась пирамида книг, на вершине которой красовался Новый Оксфордский словарь английского языка, а у подножия пирамиды сиротливо белел еще неиспользованный длинный почтовый конверт, придавленный блюдцем с крошками бисквита. Аккуратность поэта не распространялась на кабинет.
В правом углу стола стояла сошедшая с фламандского натюрморта большая фарфоровая тарелка для фруктов, но традиционные яблоки и виноград заменяли шариковые ручки, заточенные цветные карандаши, ластики, скрепки и прочяя канцелярская снедь.
Хопкинс напряг нейроны – он обладал фотографической памятью. Снимок кабинета поэта занял достойное место в его базе данных. Чтобы не терять время, лейтенант позвонил в компьютерный отдел: ему хотелось убедиться, что хокку отпечатано на принтере Нордвестера.
Уилсон и Бирн усердно, но столь же безуспешно, ползали по гостиной и кухне в поисках каких-либо следов и улик.
– Ничего, – коротко доложил Уилсон, когда лейтенант вернулся в гостиную.
Хопкинс убедился, что окна в кабинете, спальне, ванной и даже в туалете заперты изнутри и велел своим парням сматывать удочки.
– Шеф будет недоволен, – ни к кому конкретно не обращаясь, проворчал Хопкинс, спускаясь по лестнице.
Уилсон и Бирн дружно кивнули. Они редко соглашались друг с другом, но почти всегда – с Хопкинсом.
– Он еще не смирился с самоубийством Джека Блэка, – подал голос Бирн.
– Не будь я Патрик Уилсон, если и это не самоубийство, лейтенант.
– Кстати, Уилсон, останешься здесь, пока не опечатают квартиру.
Крис Смайлс, слушая доклад лейтенанта Хопкинса, восемь раз помянул всуе черта, три раза дьявола и два раза имя президента Соединенных Штатов. Он хотел послать Джима Хопкинса ко всем чертям, но передумал, сообразив, что тогда некому будет работать. В конце концов, лейтенант был ни в чем не виноват.
Судебная экспертиза установила, что смерть Нордвестера наступила в результате прекращения дыхания в связи с отравлением бытовым газом на фоне зашкаливающего уровня алкоголя в крови.
Хьюз из компьютерного отдела дал девяносто девять и девять десятых процента за то, что предсмертная записка не была отпечатана на принтере, покоящемся на столе поэта. Смайлс принял их и стал требовать еще одну десятую процента. Но ее Хьюз оставил себе на случай, вдруг дефекты картриджа появились уже после распечатки текста.
Странно. Сей факт вываливался из шеренги точно новобранец.
Если бы речь шла о статистике, подобным фактом бы просто пренебрегли. Пренебречь чем-либо старший инспектор отдела по особо серьезным преступлениям не имел права. Но что с этим новобранцем делать? Мало ли из каких соображений поэт отпечатал свою прощальную записку на чужом принтере. Ведь только его отпечатки пальцев имеются на ней. Может, у него есть литературные «рабы»? Может, он кому-то заказал хокку? Смайлс горько усмехнулся своим мыслям.
Нанести визит сестре покойного Смайлс решил сам. Хопкинс слишком молод для такого щекотливого дела.
Смайлса поразило семейное сходство поэта с сестрой: даже волосяной покров на верхней губе миссис Глории Гувер напоминал ухоженные редкие усики поэта. Беседа с ней вызвала у Смайлса противоречивые
