Родился Сергей Кравчинский (Степняком он станет позже) 13 июля 1851 года в Украине в с. Новый Стародуб Херсонской губернии. Его отец был военным врачом и, желая, чтобы сын продолжил семейную традицию службы в армии, определил того в военную Орловскую гимназию. Образование продолжилось в Московском военном Александровском училище и в Михайловском артиллерийском училище в Петербурге, из которого Сергей был выпущен в 1870 году. Но служба не заладилась. Военная карьера мало привлекала молодого человека. Прослужив всего лишь год, он вышел в отставку и поступил в Петербурге в лесной институт. Вскоре он «нашел» себя, вступив в кружок пропагандистов социализма «чайковцев», куда, наряду с ним, входили С. Л. Перовская, П. А. Кропоткин. Это было начало народнического движения. Уже в 1873 году в числе первых Кравчинский «пошел в народ», ведя пропаганду среди крестьян Тверской и Тульской губерний. Почти сразу же последовал арест. Однако в 1874 году ему удалось бежать из-под стражи, и он эмигрировал. Жил в Швейцарии, Бельгии, Англии, Франции, а затем уехал на Балканы, где в 1875 году в Боснии и Герцеговине началось антитурецкое восстание, в котором молодой социалист принял активное участие.
В следующем году Степняк-Кравчинский нелегально приехал в Петербург. К этому времени царизм нанес довольно чувствительный удар по народническому движению: многие уже находились в тюрьмах и ссылке. Полиция быстро вышла на след и самого Кравчинского. И вновь пришлось покинуть Россию. На сей раз путь лежал в Италию. Там в 1877 году он принял участие в восстании бакунистов в провинции Беневенто, после подавления которого угодил в тюрьму. Молодому человеку грозила смертная казнь, но ему повезло: в 1878 году умер король, и в Италии была объявлена амнистия. Не задерживаясь более в стране, Кравчинский переехал в Швейцарию. Там, в Женеве, он сотрудничал в эмигрантском журнале «Община», в котором опубликовал ряд статей о революционном движении. Но его тянуло домой. Душа жаждала действий.
Вернувшись в том же году в Россию, Кравчинский вступил в организацию «Земля и воля», наладил подпольную типографию, редактировал газету. Но этого было мало, это было не то. Находясь под влиянием «отца» русского анархизма М. А. Бакунина и теоретика террористического направления П. Н. Лаврова, Степняк-Кравчинский, разочаровавшись в одной только пропаганде революционных идей, одним из первых перешел к террору. Он считал, что террор – это одно из средств устрашения правительства, он расшатывает основы русского самодержавия.
Первой начала молодая революционерка Вера Засулич, ранившая из револьвера петербургского градоначальника Трепова. К этому времени реакция общества на выступления революционеров стала меняться. Они стали находить поддержку не только среди молодежи, но и среди людей старшего поколения. Суд присяжных оправдал террористку, что вызвало открытое ликование больших толп, особенно молодежи, собравшихся у здания суда. Описывая этот суд, Степняк-Крачинский отметил: «Симпатии публики были, как всегда, на стороне слабейших. А ежедневные, ежечасные известия о поведении обеих сторон могли только усилить эти чувства. Город находился в лихорадочном возбуждении. Волнение распространялось даже на тех, кто в обычное время совершенно не интересуется политикой. Обеспокоенный растущим сочувствием к подсудимым и опасаясь «беспорядков», генерал-губернатор частным образом приказал председателю суда и прокурору окончить дело как можно скорее». Интересно, что свою лепту в оправдании терроризма внес и Л. Н. Толстой. В своей статье «Не могу молчать» он находит для террористов смягчающие обстоятельства: «…их злодейства совершаются при условии большей личной опасности», «они в огромном большинстве – совсем молодые люди, которым свойственно заблуждаться», «как ни гадки их убийства», они не так жестоки как те, которые ведет против революционеров государство, и что убийства защитников режима, по мнению самих революционеров, ведут хоть к воображаемому, но благу для многих. Это будет написано немного позже, но как ни велик Л. Толстой, то, что он написал, – ужасно. Это – оправдание преступлений. Российское общество и без Толстого уже считало действия террористов выражением общественного возмущения и актом возмездия преступному режиму, освященного нравственным судом.
Оправдание судом В. Засулич, этой молодой восторженной террористки, спровоцировало в России новую волну террора. Безнаказанность одного в конечном итоге оборачивается злом для многих. Следующим, кто пошел на теракт, был Степняк-Кравчинский. 4 августа 1878 года он убил шефа жандармов генерала Мезенцова. Почему именно его? Генерал Мезенцов не был профессиональным полицейским. Он был армейским офицером и прославился во время Крымской войны, участвуя в обороне Севастополя. В отдельный корпус жандармов он перешел только в 1864 году, а через 12 лет возглавил его. Степняк- Кравчинский, выбрав генерала как объект нападения, объяснял это тем, что «шеф жандармов – глава шайки, держащей под своей пятой всю Россию». Он считал, что убийство Мезенцова – это удар по всему высшему правящему слою, месть за конкретную его деятельность на посту шефа жандармов, направленную против революционеров. Был, правда, в этом деле еще один след – заграничный. Вполне возможно, что решение об убийстве Мезенцова принималось не в России, тем более, что многие местные российские революционеры, даже те, кто в тот момент содержались в Петропавловской крепости, выступили против этого покушения. Дело в том, что еще в 1861 году Мезенцов, являясь адъютантом Горчакова, царского наместника в Польше, непосредственно участвовал в подавлении беспорядков в Варшаве. Как потом доносил царю Горчаков: «…Я его посылал во все места, где происходили беспорядки, и с тех пор его везде ненавидят, называя палачом».
Степняк-Кравчинский только в мае 1878 года прибыл в Россию из-за рубежа и сразу же приступил к сбору информации о шефе жандармов, о его образе жизни. За генералом было установлено наружное наблюдение. Это не представляло большой сложности, поскольку каждое утро он совершал прогулку по одному и тому же маршруту. Гулял он без охраны в сопровождении бывшего сослуживца, находившегося на пенсии полковника Макарова. Тот не имел при себе оружия, и наблюдатели знали об этом. Кроме сбора информации при подготовке к покушению рассматривались выбор места и времени покушения, подбор оружия, определение путей и способов отхода. Все это потребовало задействования в теракте нескольких лиц и распределения ролей между ними.
Необходим был повод, чтобы убийство Мезенцова выглядело не как уголовщина, а имело политическое звучание. Ну, в России в этогом недостатка не было. Еще в январе 1878 года в Одессе полиция разгромила одну из конспиративных квартир «Общества народного освобождения». При этом в завязавшейся перестрелке пятеро жандармов и полицейских получили ранения. Один из членов этого общества, Иван Ковальский, 3 августа был казнен. В тот же вечер террористы приняли решение убить на следующий день Мезенцова, якобы в отместку за эту казнь. К этому времени уже все было готово для совершение теракта.
Поначалу, на стадии подготовки, Степняк-Кравчинский собирался вызвать Мезенцова на дуэль, использовав при этом пистолеты или эспадроны. Затем, намереваясь придать теракту символическое значение, он хотел отрубить генералу голову, для чего заказал особую саблю, «очень короткую и толстую». Но такой способ убийства товарищи Кравчинского признали непрактичным. Поэтому выбор оружия был остановлен на традиционном и вполне символичном кинжале. Но это был не простой кинжал, а итальянский стилет, сделанный по особому заказу за рубежом. Клинок его был очень узким, поэтому рана также была очень узкой, затягиваясь тканью тела и не давая кровоизлияния.
В день казни И. Ковальского начальник Киевского губернского жандармского управления генерал В. Д. Новицкий предупредил своего шефа о возможном покушении на него. В ответной телеграмме подчиненному Мезенцов отметил, что «эти намерения стоит отнести к области фантазий и бабьих сплетен, а не к действительности». А через несколько часов 4 августа 1878 года средь бела дня в центре Петербурга, на Михайловской площади, когда Мезенцов вместе с Макаровым возвращался домой с утренней молитвы, «неизвестный молодой человек среднего роста, одетый в серое пальто, в очках» подошел к нему и на глазах у изумленных прохожих нанес ему удар кинжалом в полость живота с проникновением через печень в заднюю стенку желудка. Другой молодой человек (как выяснилось только в 1881 году при аресте, это был дворянин Баранников), одетый в длинное синее пальто и черную шляпу, выстрелил из револьвера, правда неудачно, в Макарова. Затем оба убийцы вскочили на ожидавшие их дрожки, запряженные вороной лошадью, и скрылись. Ни Мезенцов, ни Макаров поначалу даже не поняли, что произошло. Генерал ощутил боль, но крови не было. Он сам доехал домой, а когда обнаружилось ранение, было уже поздно что-либо предпринимать. В тот же день в 17 часов 15 минут генерал Мезенцов скончался.
Произошедшее было открытым вызовом власти, актом ее дискредитации: был убит человек из ближайшего окружения императора. Кто следующий? В своих воспоминаниях князь В. П. Мещерский писал:
