На столе лежала записка: „Дорогие папа и мама, простите меня за то, что я сделала, и молитесь за мою душу. Юльча“.
Не могу описать наше горе. Мы искали ее повсюду, мы обратились в полицию, мы перевернули вверх дном всю страну, но нашей дочери и след простыл. И, как часто бывает в таких случаях, к нам приходили разные люди и сообщали, что видели ее то тут, то там, непременно в сопровождении какого-то пожилого господина. Жена была уверена, что Юльчу утащил вампир; сильнее всего ее мучила не столько потеря старшей дочери, сколько ужасная мысль, что Юльча, попав в лапы вампира, сама станет вампиром. „Тот человек был вампиром! — рыдая, повторяла она. — Ты заметил какие у него красные губы и острые зубы? Те черные кони, конечно, везли его карету, и теперь наша Юльча принадлежит ему душой и телом. Когда он высосет из нее всю кровь, он явится к нам и будет преследовать нас, пока мы все не погибнем“. Целыми днями жена молилась. Ей казалось, что она слышит голос Юльчи, что дочь плачет и зовет ее. Потом она вообразила, что однажды Юльча прилетит домой в образе летучей мыши и набросится на свою младшую сестру Сари или на Шандора. По всем комнатам у нас были развешаны распятия, а по ночам жена вешала над кроватями Сари и Шандора головки чеснока. Разум ее постепенно угасал; целыми днями она бродила по дому, глядя в пустоту, звала Юльчу и беспрестанно крестилась, словно таким образом хотела изгнать из нее дьявола. Через несколько месяцев я отвез ее на кладбище.
После смерти матери Шандор покинул дом, и мы остались вдвоем с Сари. Время от времени от Шандора приходили письма, в которых он рассказывал о своей жизни. Он работал клерком в одной конторе в Будапеште и, судя по этим посланиям, был вполне доволен своей скучной жизнью. Потом он надолго замолчал. И вот однажды я получил письмо, где говорилось, что Шандор серьезно болен и просит меня приехать. Я бросил все дела и помчался в Будапешт, где первым делом разыскал сына. Шандор лежал в грязной комнате и выглядел полумертвым. Бледный как полотно, он едва смог открыть глаза. Увидев меня, он улыбнулся — слабой и грустной улыбкой. У его постели стоял доктор, который тихо сказал мне, что жить Шандору осталось недолго, поскольку у него последняя стадия чахотки. Жизнь быстро покидала моего сына. Иногда он слабо вскрикивал и звал Юльчу, а однажды рассказал о странном сне, что привиделся ему недавно.
Ему снилось, что он остановился перед воротами какого-то города, а за теми воротами находится Юльча и зовет его. Одетая в ослепительно белое платье, она казалась очень красивой и счастливой, только лицо ее было таким же белым, как платье, а губы красные, как свежая рана. Она кивала Шандору, приглашая его войти, а он, как ни старался, не мог сделать ни шагу. Проснулся он в ужасных муках и был так слаб, что решил, будто уже умирает. Он никак не мог понять, почему чувствует такую печаль, ведь сон был хороший, он видел счастливую сестру. Ночь за ночью Шандору снился этот сон, и каждый раз, просыпаясь, он чувствовал себя хуже некуда. Но вот однажды Юльча все-таки перетащила его к себе, за ворота, и повела по какому-то городу, потом по дороге, пока не привела в рощицу, где виднелось несколько могил. Шандор часами метался в бреду и пытался вспомнить, что это был за город. „Если бы я вспомнил, как он называется, я бы нашел Юльчу!“ — выкрикивал он. С каждым днем ему становилось все хуже, несмотря на старания доктора. Я-то знал, что моему сыну не помогут никакие лекарства: его убивал дух нашей Юльчи. Как прежде жена, я разложил в комнате Шандора головки чеснока, а над изголовьем кровати повесил распятие. Я не отходил от него и по ночам; сидя возле постели сына, я смотрел, как он мечется, пытаясь обрести покой. Дико сверкая глазами, он звал Юльчу, беспрестанно шептал ее имя. Я знал, что она гипнотизировала его, как змея гипнотизирует птичку. Я читал над ним молитвы, повторял заклинания, которые узнал от цыган, — все было напрасно. Однажды ночью я задремал, и вдруг перед моими глазами поплыл какой-то туман. Я мгновенно проснулся. Шандор тихо спал, но его лицо застыло, как у покойника, а из уголка рта на белую шею стекала струйка крови. Много ужасных часов провел я у постели моего бедного сына, наблюдая, как он постепенно превращается в бессмертного вампира, исчадие ада. Один раз он пронзительно вскрикнул „Могилы, могилы! Я знаю, где они, — я вижу деревья и низкую ограду. Тот город называется Лепшень. За ним начинается дорога, что ведет на кладбище“. Когда он проснулся, он забыл, что говорил во сне. Но теперь я понял, что мне делать. Я решил разыскать то кладбище, найти могилу Юльчи и избавить мир от ужасного вампира. Я поручил заботу о Шандоре родственнику и покинул Будапешт, взяв с собой старую цыганку, с которой был знаком много лет. Мне предстояло совершить страшное дело, и она должна была стать моим союзником. Эта цыганка была cohalyi — так в Венгрии называют ведьм; шагая вместе со мной по дороге, она то бормотала заклинания, то учила меня, как избежать преследования вампира. Добравшись до Лепшеня, мы свернули с дороги и после долгих и изнурительных поисков отыскали вот это самое кладбище, где мы с вами находимся. Оно оказалось в точности таким, как описал мой сын. Мы начали осматривать могилу за могилой, пока в самом углу не обнаружили могильную плиту, на которой крупными буквами было вырезано имя моей старшей дочери. Она умерла в позапрошлом году. Как? Кто закрыл ей глаза? Если она умерла в нищете, кто водрузил плиту на ее могилу? Некому было ответить на эти вопросы.
На следующую ночь мы с цыганкой вернулись на кладбище, чтобы исполнить нашу страшную задумку. Началась гроза; ветер свистел в ветвях деревьев, дождь хлестал нас по лицу. Луны не было, и я благодарил за это Бога, потому что при ярком свете нас могли заметить местные крестьяне и заподозрить неладное. В полночь я принялся раскапывать могилу; цыганка стояла рядом и шептала заклинания. Вскоре лопата ударилась обо что-то твердое. От этого звука я едва не упал в обморок, но цыганка суровым голосом приказала мне поддеть лопатой крышку гроба и открыть его. Я так и сделал — и вскоре увидел то, что осталось от моей бедной Юльчи. На мгновение мне показалось, что я стал жертвой галлюцинации, потому что она лежала в гробу как живая, будто мирно спала. Ее глаза были затянуты каким-то прозрачным веществом, а губы были ярко-красными, словно она совсем недавно получила свою мерзкую пищу, раздобыв ее в мире живых. Не в силах отвести глаз от трупа дочери, я медлил. Из оцепенения меня вывел резкий окрик цыганки: „Не стой! Бери нож! Отрежь голову и закопай ее в другом конце кладбища. Если сделаешь так, дух больше не потревожит ни тебя, ни твою семью“. С этими словами старуха протянула мне острый нож, а сама стала собирать ветки для костра. Я попытался заставить себя сделать так, как она велела, но силы покинули меня. Увидев это, цыганка выхватила у меня нож и одним движением отрезала голову покойницы. Я закрыл глаза, но мне почудилось, будто я услышал стон, и в лицо мне брызнули капли крови. Закрыв гроб крышкой, мы опустили его в могилу и быстро забросали землей, после чего закопали отрезанную голову в другом конце кладбища. Потом мы отправились обратно, в Будапешт. На прощание цыганка сказала: „Не забывай приходить на кладбище и окроплять могилу дочери вином; это самый верный способ не дать призраку покинуть гроб“. Когда я вернулся в город, сын был уже при смерти; однако его глаза теперь смотрели по-другому, а на лице лежала печать умиротворения. Он молча слушал мои молитвы и тихо скончался. Я похоронил его на том самом кладбище, где лежит его сестра; каждый месяц я прихожу сюда, чтобы проведать могилы. Сегодня, увидев огонь вашего костра, я ужасно перепугался — я подумал, что кто-нибудь выведал мою тайну».
Закончив рассказ, старик отвел меня в дальнюю часть кладбища и показал свежую могилу, на которой я увидел камень с надписью: «Шандор».
Занималась заря, в сером воздухе плыл туман. Мы тихо покинули кладбище. Вдали, на вершине холма, показалась женщина. Она быстро шла в нашу сторону. Увидев ее, старик сказал:
— Это моя дочь Сари. Она всегда встречает меня по утрам, когда я возвращаюсь после ночного бдения.
Женщина подбежала к старику и поцеловала его. Я видел, как они вместе двинулись по дороге, ведущей в Лепшень.
Винсент О'Салливан
Винсент О'Салливан (1868–1940) родился в Нью-Йорке в богатой семье и получил начальное образование в Колумбийской грамматической школе, затем переехал в Великобританию, где
