Стоит на мгновение задержаться на только что рассмотренном аргументе, приписываемом Кантом Юму. Исходя из всех изложенных выше соображений, именно этот аргумент вывел Канта из 'догматического сна', забегая же вперед, отметим, что его большая посылка, расширенная и на другие понятия чистого рассудка, лежит в основании трансцендентальной дедукции категорий, сама же дедукция является развернутым опровержением, также расширенной, меньшей юмовской посылки. Мы, таким образом, находимся у самых истоков трансцендентальной дедукции категорий.
Последнее, правда, верно лишь при условии, что автобиографические описания Канта из 'Пролегомен' и 'Критики чистого разума' действительно позволяют нам перенестись в 1771 год, будучи отображением реальных событий того времени. Иными словами, возникает вопрос об исторической ценности кантовских высказываний из 'Пролегомен'. Кроме того, хорошо было бы найти подтверждение правильности осуществленной нами реконструкции юмовских аргументов.
Задачи эти были бы непростыми, если бы не одно существенное обстоятельство, которое позволяет разом решить обе проблемы. Дело в том, что композиция письма к Герцу от 21 февраля 1772 года (созданного, по предположению, вскоре после 'пробуждения от догматического сна' под влиянием Юма) такова, что логичной она выглядит лишь при допущении корректности данной нами интерпретации кантовского видения аргументов Юма. Прояснение структуры письма будет свидетельствовать как о правильности истолкования аргументов Юма, так и об автобиографичности кантовских описаний из 'Пролегомен'.
Учитывая, что письмо к Герцу уже не раз затрагивалось в настоящей работе и было нашим постоянным ориентиром, выделим лишь основные его структурные моменты. Кант начинает с упоминания о трактате, который он задумал написать вскоре после диссертации 1770 года и который должен был служить продолжению ее идей - 'Границы чувственности и разума' (от намерений поправить саму диссертацию Кант быстро отказался). Он планировал, что новая работа будет состоять из 'теоретической' и 'практической' частей. Завершая программу исследований, Кант попытался согласовать их 'со всей философией и всем остальным кругом знаний' (8: 487), как вдруг: 'Продумывая теоретическую часть во всем ее объеме и во взаимоотношении всех ее частей, я заметил, что мне не хватает еще кое-чего существенного, что я в своих долгих метафизических исследованиях, точно также как и другие, упустил из виду, и что в действительности составляет ключ ко всей тайне метафизики, до сих пор остававшейся еще скрытой для себя самой' (там же). Кант поясняет: 'Я поставил перед собой вопрос: на чем основывается отношение того, что мы называем представлением в нас, к предмету?' (там же). В дальнейшем Кант уточняет, что речь идет о возможности для представления иметь предмет, а также о соответствии представления или понятия и предмета. Возможность этого легко объяснима в двух случаях: когда представление 'содержит только тот способ, каким предмет воздействует на субъект' (там же) имеются в виду формы чувственности и необходимое соответствие им предметов чувств - или когда представление порождает предмет (как в божественном 'архетипическом рассудке' - 8: 488).
Но ни один из этих случаев не имеет отношения к нашим рассудочным понятиям: 'Наш рассудок через посредство своих представлений не есть причина предмета (кроме тех случаев, когда в области морали речь идет о добрых целях) , как и предмет не есть причина представлений рассудка', поскольку речь идет не о понятиях, полученных путем логической обработки данных чувств, а об априорных понятиях, т.е. реальных представлениях рассудка (там же). Иными словами, наши рассудочные понятия априорны, т.е. не порождаются предметами и, с другой стороны, не могут порождать сами вещи. Как же тогда понять возможность их соответствия с вещами (там же)? Обсуждая с разных сторон этот вопрос, который, как специально подчеркивает Кант, в диссертации 1770 года 'обойден молчанием' (там же; это действительно так, ибо подобный вопрос, как мы знаем, возникал у Канта уже в 1769 году), Кант уточняет его формулировку следующим образом: 'каким образом мой рассудок должен совершенно a priori сам образовывать себе понятия о предметах, которым необходимо должны соответствовать вещи, как может он установить реальные принципы их возможности, которым должен в точности соответствовать опыт и которые от опыта, однако, не зависят' (8: 489)?
Кант признает, что 'этот вопрос всегда оставляет... некоторую неясность' (там же). Затем он дает краткую историко-философскую справку о том, как разные философы пытались ответить на этот вопрос, так же как на вопрос об источнике наших рассудочных понятий. Кант упрекает все подобные попытки - к примеру, подход Крузия, привлекающего понятие предустановленной гармонии (вариант Крузия упоминается Кантом и в первом по времени собственно 'критическом' черновом наброске R 4275; см. также RR 4446, 4894) - в догматичности и в том, что они вращаются в порочном логическом круге (там же). После всего этого он, казалось бы, должен предложить собственное решение. То, что такое решение у Канта было, не вызывает сомнений, так как он сообщает Герцу о намерении издать теоретическую часть своего произведения 'в течение ближайших трех месяцев' (8: 490).
Однако то, что по смыслу письма предлагается Кантом в качестве решения, звучит довольно странно, и эта странность еще потребует разъяснения: 'Исследуя именно таким образом источники интеллектуального познания, без которых нельзя определить природу и границы метафизики, я разделил эту науку на существенно отличные друг от друга части и старался подвести трансцендентальную философию, а именно все понятия совершенно чистого разума, под определенное число категорий... так, как они сами собой распределяются по классам согласно немногим основным законам рассудка' (8: 489- 490).
Изложив вкратце содержание концептуальной части знаменитого письма, присмотримся повнимательнее к его композиции. Первое, что бросается в глаза: Кант дает понять, что, размышляя над проблемой возможности необходимого соответствия предметов с нашими рассудочными понятиями, он обратился к исследованию источников рассудочного познания и систематизировал понятия трансцендентальной философии. Эта систематизация представляет собой то, что впоследствии получило название 'метафизической дедукции категорий' (ср. 2: 489; В 159; А 78-80 / В 104-106; 4: 12). Метафизическая дедукция, по Канту, доказывает априорное происхождение рассудочных понятий (В 159). Однако, при самой постановке вопроса в письме к Герцу (каким образом рассудочным представлениям, не порождаемым предметами, стало быть, априорным, могут вообще соответствовать предметы?) Кант уже исходит из признания априорного происхождения этих представлений. Таким образом, вместо ожидаемого ответа на вопрос, Кант, похоже, повторяет одну из предпосылок самого вопроса! Другими словами, вместо ответа преподносится простое повторение вопроса. Это странно, если не абсурдно. Или все же абсурдность здесь только кажущаяся? Но как ее устранить?
Трудности умножатся, если обратить внимание на сам вопрос, поставленный Кантом, точнее, на его формулировку. Кант пишет: 'как может рассудок установить реальные принципы возможности вещей, которым должен в точности соответствовать опыт и которые от опыта, однако, не зависят' (8: 489). Но почему опыт должен в точности соответствовать предписаниям рассудка? Для чего, собственно, он должен? Вопрос о возможности для рассудочных представлений иметь предмет и о соответствии этих представлений и предметов, о чем первоначально говорит Кант (8: 488), вовсе не тождествен, на первый взгляд, вопросу об их необходимом соответствии.
Опираясь только на текст письма, перечисленные выше трудности разрешить практически невозможно. Это наталкивает на мысль, что для решения загадок письма к Герцу необходимо, по меньшей мере, привлечение его более широкого философского контекста. В результате может оказаться, что нелогичность кантовского текста есть не более чем видимость, исчезающая при взгляде со стороны.
Но контекст письма задается (ранее реконструированными нами) юмовскими аргументами. Итак, допустим, что кантовское 'пробуждение от догматического сна' произошло незадолго до написания письма к Герцу, причем решающую роль сыграл следующий аргумент Юма: если невозможно a priori доказать основоположение о причинности, понятие причины должно быть признано возникающим из опыта. Предположим далее, что Кант не хотел принимать подобного вывода, что вполне естественно, ибо он перечеркивает идею принципиального различения чувственных и рассудочных представлений: если понятие причины возникает из опыта, то оно, как и подобные ему понятия, так или иначе связано с чувственностью и ее формами.
Между тем, именно эта идея составляла в то время ядро кантовских исследований в области метафизики, и чтобы избежать нежелательного вывода о смешении чувственности и рассудка, Канту, как минимум, требовалось установить возможность априорного доказательства основоположения о
