А однажды мои бойцы задержали взрослого и мальчика. Мужчина вел себя независимо, даже вызывающе, не желал отвечать на вопросы. В горячке бойцы чуть его не расстреляли.
— Наверняка полицай или шпион! — доложили они мне. А мужчина говорит:
— Дайте отдохнуть, утром все расскажу.
— Сбежит, обманет…
— Спокойней, ребята, — сказал я. — Охранять до утра, утро вечера мудренее.
И действительно, утром задержанный сообщил, что он майор, летчик авиации дальнего действия, сбитый над территорией противника. Пробирается к своим. В доказательство достал из тайника сверток и показал его содержимое: гимнастерка, воинские документы, два ордена. Вот вам и шпион! Этот случай научил мою молодежь не рубить сплеча, терпеливо и объективно разбираться в человеческих судьбах.
Майора мы зачислили в отряд, и он воевал у нас до декабря 1942 года, когда мы отправили его на самолете в Москву, чтобы он вернулся в авиацию и продолжал сражаться с ненавистным врагом в воздухе.
На долгом пути к Минску разные были встречи.
Как-то ясным и ранним морозным утром отряд приблизился к деревне Замошье Лепельского района. Начальник разведки Меньшиков с тремя бойцами осторожно проник в деревню. Засели они в заброшенном сарае и стали вести наблюдение. Вскоре на улице начали появляться жители, немцев по всем признакам здесь не было. Но разведчики не спешили с выводами. Неожиданно в сарай вошел подросток. Увидев незнакомых вооруженных людей в маскировочных халатах, он испугался и хотел бежать, но бойцы задержали его.
— Не трусь, хлопчик, — сказал Меньшиков. — Мы свои, партизаны. — И показал пареньку красную звездочку на шапке. Тот успокоился и рассказал, что живет он с матерью и дедом, а отец в Красной Армии.
В это время из хаты вышел высокий крепкий старик. Мальчик оживился и прошептал:
— Мой дедусь. Он хороший, немцев терпеть не может и собирается уйти к партизанам.
— Зови его сюда, — сказал Меньшиков. — Только про нас не говори, пусть сам увидит.
Мальчик сбегал и привел деда. Вначале старик заробел, но когда удостоверился, что перед ним советские воины, осмелел и сообщил, что на днях в деревню прибыли пять полицейских и немецкий фельдфебель. Они арестовали двух колхозников и угрожают отправить в Германию всю молодежь. Он прервал рассказ и сказал внуку:
— Сбегай в деревню и узнай, где эти гады сегодня ночевали. Только осторожно, по-партизански!
Подросток убежал, а дед стал упрашивать разведчиков уничтожить предателей, избавить крестьян от их издевательств. Меньшиков возразил:
— Ликвидируем этих, немцы других пришлют. Старик настаивал на своем:
— Бога ради, прошу, товарищи! Житья от них не стало. А другие появятся — и тех порешим. Нет больше нашего терпения!
Вернулся мальчик и сказал, что вчера враги весь день пьянствовали, а сейчас спят в двухэтажном доме, у них есть винтовки и ручной пулемет, во дворе стоят две санные упряжки.
Разведчики обратились ко мне: как быть? Я задумался. Бой может всполошить оккупантов, и они нападут на след отряда, а нам надо как можно скорее попасть в район Минска. Однако оставлять извергов безнаказанными тоже нехорошо, тем более что просьбу старика поддержали все жители деревни.
Посоветовавшись с комиссаром Морозкиным и начальником штаба Луньковым, мы решили покончить с гадами. Я взял пятерых бойцов, дед с внуком проводили нас к двухэтажному дому. Дверь была заперта, бесшумно проникнуть внутрь не представлялось возможным.
Мы окружили дом. Боец Иван Розум постучал в дверь. Там проснулись. Я крикнул:
— Вы окружены! Сдавайтесь!
Враги молчали. Видимо, приходили в себя от вчерашней попойки и от неожиданности. Розум изо всех сил рванул дверь, она распахнулась настежь, и тут же раздался выстрел. Боец был ранен в плечо и отскочил в сторону. Дверь захлопнулась, из окна на нас застрочил пулемет.
Я бросил в окно гранату. Стрельба прекратилась, из окна выпрыгнул полицай и бросился наутек. Наш богатырь Карл Добрицгофер поймал предателя и так ему дал по шее, что у того из рук выпала винтовка.
Оставшиеся в доме возобновили стрельбу. Тогда я бросил в окно вторую гранату, противотанковую. Раздался оглушительный взрыв, дом словно подпрыгнул, затем верхний этаж вместе с крышей осел, и дом как бы превратился в одноэтажный. Потом он жарко запылал, уничтожая уцелевших врагов.
Добрицгофер подвел ко мне захваченного беглеца. При обыске нашли у него записную книжку и несколько немецких марок.
— За них продал свою шкуру? — зло проговорил комиссар Морозкин и швырнул деньги наземь.
Я перелистал записную книжку и прочел: «Вчера поймали трех партизан, один удрал. Вечером пили, сегодня чертовски болит голова. Нужно еще найти выпивки. Но где?»
Бойцы выполнили волю населения, и отряд двинулся дальше, провожаемый всей благодарной деревней до самой околицы.
В пути произошла и первая встреча с белорусскими партизанами. Их увидели начальник разведки Меньшиков и его помощник сержант Федор Назаров: двое вооруженных парней в обычной штатской одежде. Пока Меньшиков на приличном расстоянии разговаривал с ними, подоспел и я с остальными бойцами. Приказав всем оставаться на месте, я подошел к партизанам и сказал:
— Мы свои, советские. Назовите себя! После некоторого колебания высокий черноволосый парень сделал шаг вперед и отрапортовал:
— Партизан Григорий Лозобеев.
— Партизан Тимофей Ясюченя, — представился второй.
— Майор Градов, командир отряда специального назначения. Следуем из Москвы.
Я показал свой мандат — узкий тонкий листок бумаги, выданный мне в наркомате, где значилось, кто я такой и каковы мои полномочия.
Начались рукопожатия, объятия, раздались радостные слова.
Так мы познакомились с партизанами из отряда лейтенанта Долганова.
Лозобеев и Ясюченя возвращались с задания в свой лагерь, расположенный в лесах Бегомльского района. Они пригласили с собой нас, и мы согласились: надо было устанавливать самые тесные контакты с белорусскими патриотами, для начала поближе познакомиться хотя бы с одним партизанским отрядом и его командиром.
Было 8 апреля, бесконечная зима отступила под натиском весеннего солнца, и на смену морозам да метелям пришли новые сезонные неприятности. Мы пробирались по топким березинским болотам, и эта дорога оказалась ничуть не легче пути по глубоким снегам. С непривычки вымотались донельзя. Прошли 18 километров и, наконец, измученные, грязные, выбрались на поляну. Невдалеке показалась деревня Уборки. Предвкушая долгожданный отдых, бойцы приободрились, повеселели. Я остановил отряд и спросил у Лозобеева:
— Оккупантов в деревне нет?
— Сюда они боятся заходить, — уверенно ответил партизан.
Но я стреляный воробей и старый лесной волк, мне ли не знать, что враг часто бывает и хитрей и умней наших о нем представлений. На всякий случай выслал вперед разведку. И не напрасно, потому что уже с окраины деревни разведчики подали сигнал: «Немцы» — и быстро вернулись к отряду.
У противника, конечно, тоже была налажена дозорная служба, и он обнаружил нас. Я приказал отойти назад и залечь на опушке леса. Из деревни вышел фашистский отряд численностью до роты и двинулся к нам. В бинокль я рассмотрел на их рукавах гитлеровские эмблемы: это были эсэсовцы.
— По-видимому, карательный отряд, — сказал я комиссару.
Взглянул на бойцов: все напряжены и серьезны. Приказал:
— Без команды огня не открывать!
Каратели, очевидно, решили, что нас мало и что мы плохо вооружены. Они бежали к нам во весь рост, как бы желая растоптать нас своими тяжелыми коваными сапогами. Впереди цепи бежал долговязый
