Супермены в белых халатах или Лучшие медицинские байки
Денис Цепов
Держите ножки крестиком, или Русские байки английского акушера
Обнаженный махом
Случилась эта удивительная история в одном провинциальном английском госпитале, где я работал ответственным дежурным по родильному отделению, на местном наречии – реджистраром. Госпиталь этот, хотя и находился по лондонским меркам во тьме таракани, обслуживал, тем не менее, примерно два миллиона человек разного сельского английского населения. Работы в родилке хватало, и скучно не было совсем… Тут тебе и санавиация, тут тебе и охотно беременеющие жены королевских морских пехотинцев, чья база находилась неподалеку в городке Стонтон, и фермерши с мозолями от чрезмерного катания на лошадях, и даже представительницы сельской аристократии, так называемые помещицы.
Родильное отделение на десять коек, а в конце длинного коридора – палаты интенсивной терапии и операционный блок, перед входом в который располагались разные служебные помещения – душевые для акушерок, комната отдыха анестезиолога, раздевалки и прочая, прочая… Комната отдыха врача-акушера, с кожаным диваном, большим телевизором и Интернетом, была на некотором отдалении, в восточном крыле акушерского блока.
Так вот, заступаю в субботу в восемь вечера на дежурство. В новом хирургическом костюме, в любимой свежевыглаженной операционной шапочке с нарисованными на ней маленькими эскимосами и оленями, обвешанный пейджерами, и сразу же зовут меня в третью родильную комнату, посмотреть тетеньку с многоводием, зарожавшую на тридцать седьмой неделе[1]. Произвожу внутренний осмотр, чтобы уяснить положение головы плода, и вдруг – цунами! Все три с половиной литра околоплодных вод под давлением схватки выливаются на меня одним стремительным потоком, как из ведра. Следом появляется голова младенца, а потом, незамедлительно, и он сам. Кладу новорожденного маме на живот, под его вопли перерезаю пуповину, кладу послед в специальный тазик и понимаю, что мне нужно в душ, причем как можно быстрее: я с головы до ног покрыт склизкими, пахучими околоплодными водами с примесью детских какашек, крови и еще черт знает чего. Новый операционный костюм – мокрый насквозь, и с любимой хирургической шапочки тоже капают околоплодные воды. Высоко нести знамя английского акушерства в таком состоянии было невозможно, и я пулей побежал в душ, хлюпая и оставляя на полу мокрые следы. Так как до комнаты врачей надо было идти минуты две, я без промедления решил воспользоваться ближайшим – душем для акушерок в родильном отделении.
Сорвав с себя всю мокрую одежду, я бросил в раковину часы, бедж и протер спиртовыми салфетками мокрые пейджеры. Пейджеров, или, как их называют на медицинском сленге, «блипов», у дежурного акушера обычно два: красный, издающий тревожные вопли в критических ситуациях, в случаях внезапно возникшего риска для жизни пациента, он называется «краш блип», и черый, «персональный блип», который пищит по всем остальным вопросам.
Включаю горячий душ и интенсивно смываю с себя кровь, меконий и амниотическую жидкость[2], ожесточенно намыливаясь жидким мылом с антисептиком. Полностью отмывшись, я удовлетворенно выключил воду и вдруг понял, что у меня нет ни запасной одежды, ни полотенца. Все эти полезные штуки я забыл, поспешая в душ, ибо ощущение слизи и какашек на физиономии было не из приятных.
И вот я стою: ответственный дежурный доктор отделения беременности и родов высокого риска в женском душе, без трусов, мокрый, с двумя пейджерами в руках, с беджем, в красных операционных резиновых тапочках и в часах. «Надо что-то делать», – мелькнула мысль… Попытался высунуться из двери душа и позвать кого-нибудь из акушерок. В поле зрения никого не оказалось: все сидят с роженицами по комнатам. Звал, звал – безрезультатно. Оставалось одно – улучить момент и стремительной пулей метнуться в раздевалку оперблока, где лежат желанные новые комплекты хирургического белья.
Бежать метров пятнадцать. В принципе, за пять-шесть скачков можно допрыгнуть. Как назло в этот же момент начал звонить черный пейджер, наверняка дежурный консультант, мистер Редклифф звонит узнать, все ли в порядке на отделении, прежде чем отправиться спать в своем особняке. Решение принято! Выскакиваю из душа в темный коридор, тускло освещенный подмигивающей лампой дневного света. Поскальзываюсь. С криком «Бляяадь!» падаю на пол.
В этот самый момент включается яркий свет, и в начале коридора появляется акушерка Маргарет с ознакомительным туром по родильному отделению для беременных и их мужей – человек пятнадцать, не меньше. Понимая, что мужик, лежащий в одних часах и с беджем в родильном отделении на полу, престижа госпиталю не прибавит, волоча ногу, отползаю в сторону раздевалки оперблока. Застывшая группа беременных во главе с акушеркой Маргарет офонаревшим взглядом наблюдает мою голую жопу, исчезающую в дверях раздевалки.
Через пять минут выхожу как ни в чем не бывало на отделение, весь в чистом, но без шапочки.
– Ну что ж, продолжим обход? – вопрошаю без тени смущения…
Среди акушерок тотальный шок – все рыдают. Маргарет, утирая слезы, говорит, что хотела сказать группе посетителей: «А это наш оперблок», – но сказала: «А это Дэннис, наш ответственный дежурный доктор, он… из России».
Как я стал гинекологом, или Говно-вопрос
Моя карьера в гинекологии началась с одного примечательного случая, о котором я и хочу вам поведать.
Был я тогда, в тысяча девятьсот девяносто пятом году, студентом четвертого курса в Первом питерском ЛМИ[3]. Моя мечта стать гинекологом рассыпалась на глазах. Чтобы попасть на акушерско-гинекологический поток, так называемую субординатуру, надо было либо платить денежку «кому надо», либо иметь такие знакомства с «кем надо», чтобы одного телефонного звонка было достаточно для зачисления. Был и третий путь: нужно было так понравиться профессору Новикову или доценту Яковлеву, чтобы они пропиарили тебя заведующему кафедрой, убедив его в том, что такое юное дарование, как ты, просто необходимо кафедре, гинекологии и медицинской науке в целом.
Задача была совершенно невыполнимая. Денег и знакомств не было. Понравиться доценту Славе Яковлеву было еще труднее. Это был бог оперативной гинекологии. Демон операционной. И последняя инстанция в случаях, когда профессора и академики, внезапно покрывшись мелкими капельками пота, орали: «Слава! Мойся! У нас кровотечение!» Слава мылся, неторопливо, вразвалочку подходил к столу и решал проблему. Худощавый, невысокий, с пронзительным взглядом и бородкой клинышком, он мне напоминал Джонни Деппа, если последнему накинуть еще лет пятнадцать. В операционной он не делал ни одного лишнего движения и не произносил ни одного лишнего слова. Его неторопливая манера оперировать вызывала у меня щенячий восторг. Это было состояние, близкое к тому, когда я, будучи шестилетним мальчиком, утром первого января нашел под елкой настоящую игрушечную железную дорогу. Каждое слово, тихо произнесенное им, весило примерно двести килограммов. Медсестры боготворили и боялись Славу Яковлева, все пациентки, от шестнадцатилетних школьниц до тридцатипятилетних бизнес- леди и шестидесятилетних заведующих овощебазами, были тайно влюблены в Славу Яковлева. При словах «обход доцента Яковлева», каждый вторник в десять ноль-ноль, все без исключения пациентки отделения лежали в кроватях, без трусов, в полном макияже и источали сильнейшие парфюмерные ароматы, варьировавшиеся от «Диора» и «Живанши» до «Красной Москвы», от смеси которых у заведующей анестезиологией, Елены Иванны Сысоевой, начиналась мигрень. Интересно заметить, что в другие дни, когда обход делали другие доктора, включая профессора Новикова, ничего подобного не происходило. Жополизов Слава не выносил, «блатных» ужасно гнобил, любимчиков не терпел, и подкатить к нему на хромой козе не представлялось возможным. Но ходили легенды, что, если понравиться Славе Яковлеву, он не только научит тебя божественно оперировать, но и возьмет на субспециализацию, что и было, собственно, пределом мечтаний.
И вот, следуя своему «плану завоевания сердца доцента Яковлева», я устроился работать санитаром оперблока на отделение оперативной гинекологии. Специально. Чтобы быть ближе к мечте. Мой оперблок блестел, как флагманский фрегат накануне императорского смотра. Я драил его с остервенением, и надежда, что Божественный Слава Яковлев обратит на меня внимание, не давала мне покоя. Однажды
