ходишь с хреном наружу») означает «эй, у тебя ширинка расстегнута». Но если кто-то говорит «меня застали митн халемойд ин дройсн» или «…митн халемойд ин дер ѓант», «с халемойдом в руке» — значит, его застали врасплох, поймали на горячем. При этом человек, естественно, выглядит как полный шмук.
Почему именно халемойд? Как религиозные торжества связаны с гениталиями? Когда-то на Пейсах и Сукес все мужчины-евреи совершали паломничество к иерусалимскому Храму. На иврите такие праздники паломничества назывались регель (дословно «нога»). Народный юмор уподобил член халемойду, поскольку он тоже находится бейн регель ле-регель, «между двух ног».
Очень симпатичное объяснение, но все это — бобе-майсе. На самом деле халемойд стал использоваться в значении «член» из-за созвучия со славянским голомуд, то есть тот, кто ходит с голыми мудями. А потом уже нетрудно было достроить ассоциацию с халемойдом, который болтается регель бе- регель.
Если шмок, поц, миле и эйвер часто мелькают в повседневном идише, то называть (даже самым учтивым способом) женские гениталии большинство евреев затрудняются. Традиционный иудаизм уделяет женским половым органам много внимания; чтобы блюсти себя в чистоте согласно правилам, женщине приходится постоянно проверять, нет ли у нее каких- либо выделений. То, что происходит «в том самом месте», настолько важно для евреев, что, когда основывают новую общину, микву строят прежде, чем синагогу.
Миква очень важна, но то, что там происходит, касается только женщины, совершающей омовение, и служительницы миквы — тукерн, «окунальщицы», которая следит, чтобы омовение прошло должным образом; тукерн — еврейский аналог парикмахерши-сплетницы. Женщины идут в микву, только когда стемнеет, и не упоминают об этом на людях; купание означает предстоящую ночь любви, а говорить о таких вещах вслух не подобает. В нееврейской культуре «первичная сцена» (по Фрейду){83} заключается в том, что ребенок становится свидетелем полового акта родителей; в еврейской — замужняя женщина сталкивается с матерью в микве. Она знает, зачем ее мать пришла сюда; более того, она знает, что мать тоже знает, зачем ее дочь пришла сюда. Осознание всего этого может стать такой же травмой, как и первичная сцена.
Подобные каноны приличия веками поддерживают в еврейских женщинах привычку молчать о подобных вещах. Еврейский гинеколог может назвать влагалище вагине либо мутершейд, но сама пациентка, скорее всего, скажет «дортн» («там»), не уточняя, где именно. Их сдержанность подкрепляется принципом, известным как хукос ѓа-гойим («законы гоев»), который не дал определенным ругательствам просочиться в идишскую языковую среду: то есть если еврей произносил такое ругательство, то лишь на том языке, откуда оно пришло, — польском, украинском и т. д., не переводя его на идиш. Концепция хукос ѓа-гойим берет свое начало из Книги Левит 18:3 — «…и по законам их не поступайте». Как говорит Раши, «под этим в виду имеются их обычаи, носящие характер неписаного закона, как, например, устройство театров и ристалищ». На практике неповиновение проявляется так: если уж нам приходится делать то, что и гои, — мы будем делать это иначе. У их шляп узкие поля — значит, у наших будут широкие. Им нравятся Битлы — значит, мы будем слушать Dave Clark Five. В их ругательствах упоминается мать и ее части тела — значит, в наших не будет ни того, ни другого. На идише нельзя обозвать женщину «п…ой»: слова с таким значением относятся только к самому органу и не относятся к бранной лексике. Можно сказать только клафте, «сучка», анатомические термины тут не подойдут.
Еврейская склонность избегать подобных слов возникла по меньшей мере в раввинистический период; ярче всего она проявляется в самом изысканном идишском названии женских гениталий, которое пришло из Талмуда; большинство женщин встречали его в устных или письменных наставлениях о чистоте семейной жизни — ойсе мокем, дословно «то место». В отличие от своего мужского «аналога», миле, это слово изысканно настолько, что никогда не называет сам объект. Ойсе используется и в другом выражении, обозначающем того, кого нельзя называть: ойсе ѓо-иш («тот человек», «сам знаешь кто») — самое вежливое прозвище Иисуса, на какое только способен идиш. Ойсе дает нам понять, что стоящее за ним существительное означает то самое, о чем вы подумали: так, в Кицур Шулхан Орух (сборнике галохических предписаний) сказано: «Запрещено смотреть на то место [ойсе мокем], поскольку тот, кто смотрит туда, лишен стыдливости и нарушает требование: „йцуке… и ходи скромно…“, и убирает стыдливость со своего лица…»
В повседневном разговоре никто не говорит «ойсе мокем», вместо него используются другие варианты — переносные значения вполне безобидных слов — это, можно сказать, псевдоэвфемизмы, и все они считаются довольно-таки непристойными: шпил (в прямом значении — «игра», «представление») и зах («вещь»). Такое же грубое выражение — йене майсе (дословно «та история» или «та штука»). Йене здесь — калька с ивритского ойсе, а у слова майсе есть много переносных смыслов, от «положение» (а шейне майсе — «хорошенькое положеньице») до «смерть» (зих онтон а майсе — «сделать себе майсе» — совершить самоубийство; здесь майсе выступает как заменитель слова мисе, «смерть»). Значение «п…а» дает много поводов для насмешек, поскольку есть очень популярное выражение гехапт ин дер майсе — «пойман на горячем», посреди процесса; если предположить, что пойманный — это поц, то все сразу становится понятно.
Пирге, «пирог», — вероятно, самое распространенное обозначение. Оно используется и само по себе, и в таких идиомах, как «дер клейнер лехцт нох а штикл пирге» («малышу страшно хочется кусочка пирога»). Пирге — грубоватое, однако не нецензурное слово.
