пачкаться будем! Пусть их судят!
– Уйди, надсотник! – перед лицом Верещагина качнулся ствол.
Офицер засмеялся:
– Ну давай, эти меня не убили, так вы прикончите! Стреляй, казаки, – а пленных убивать не дам!
Минута ползла долго-долго. Остервенело хрипело дыхание казаков. Кто-то из американцев громко, истерично молился, словно боялся, что его не услышат.
– Тьфу! – плюнул наконец есаул. – А!
Ворча и переругиваясь, казаки стали возвращаться к церкви. Верещагин перевел дыхание, бледно улыбаясь, пошел следом.
– Вот черт, думал – пришибет казачня бешеная… – начал он, обращаясь к Ларионову.
И только теперь увидел, что комбриг-партизан стоит на коленях в снегу, держа на руках укутанного в две куртки мальчишку – так, что торчали только грязные вихры и часть залитой синяком щеки. Ларионов плакал и шептал:
– Сережа… сы?ночка… Сережка, родненький, как же они тебя…
А мальчишка на его руках шептал – пар дыхания валил в воздух:
– Я ничего… папа… я ничего… остальным помогите, а я ничего… – и вдруг, вцепившись в отца черными от засохшей крови руками, закричал почти истерически: – Па-па-а-а, миленький, папа, не бросай меня больше, не бросай, не бросай!!!
Крик был невыносим, ужасен и в то же время полон такой дикой радостью, что надсотника пошатнуло.
Верещагин отошел в сторону и, сев на обломок стены, закрыл глаза…
…Так – сидящим на кирпичах – его нашел Пашка, притащивший термос с кофе.
Белый потолок. Он умер? Все-таки умер. Значит, где-то тут должны быть мать, отец, сестренки… Но почему так хочется пить? И еще… Где-то разговаривают…
– Сестра, серб очнулся!
По-русски.
Боже хотел сказать, что он не серб, а черногорец. Но вместо этого спросил по-русски у женского лица, всплывшего на белом фоне:
– У меня целы ноги?
Хлопотный товар
К ночи, когда из прибывшего наконец грузовика стали разгружать трупы, температура упала до минус тридцати пяти. В небе одичало и немигающе сияли крупные страшные звезды, свет прожектора над площадью казался холодным, деревня вдоль речного берега – вымершей. Изнутри окна – для тепла и чтобы не было видно света коптилок или керосинок – позанавесили кто чем мог. На реке пушечно трескался лед, заставляя солдат гарнизона поворачивать головы в раструбах капюшонов теплых парок на эти звуки. Позавчера с востока надвинулась канонада, но ко вчерашнему утру откатилась обратно, и прерывистая связь донесла весть, что отряды русских отброшены. Видимо, это так и было. Но для солдат реальностью были двенадцать голых трупов на синем ночном снегу – трупов, чьи отрубленные головы, державшие в зубах солдатские жетоны, были зажаты между сведенных морозом ног. Отделение, пропавшее вчера на патрулировании.
Еще недавно подобное зрелище вызывало ярость. Но сейчас – нет. Сейчас каждый из них думал только об одном: любой ценой оказаться подальше от этой прихваченной холодом сине-снежной земли под безжалостными звездами, где дыхание щелкает в воздухе клубом пара.
Оказаться где угодно, пока тебя не взял этот проклятый лес вокруг – и не отдал безголовым, смотрящим на мир вымороженными глазами…
…На реке опять взорвался лед.
На окраине деревни в стоячем от стужи воздухе белел над дорогой с пробитыми колеями плакат из простыни:
НИКТО НЕ УЙДЕТ!!!
Появившийся непонятно когда, он будет замечен и снят солдатами только утром. Снят с невероятными предосторожностями, которым они научились с тех самых пор, как в первый раз рванула в руках у наиболее ретивого намалеванная на вот такой же простыне карикатура – это было еще осенью.
Этот плакат не был заминирован.
Леха привычно расставил на столе вскрытые упаковки, поклонился. Генерал- майор Иверсон кивнул мальчишке, бросил ему плоскую банку сардин – русский ловко поймал, снова поклонился.
– Иди, иди, – махнул рукой генерал-майор.
Третий поклон – мальчишка вышел.
Двое гражданских, только-только снявших теплые куртки, проводили мальчишку внимательными взглядами.
– Это неосторожно… – начал один из них, ставя на стол ноутбук.
Иверсон хмыкнул:
– Не волнуйтесь, он не понимает английского. Лопочет три десятка слов, треть о еде, треть – ругательства. И кроме того, он уже убежал – порадовать своих этой банкой…
Мужчины переглянулись, усаживаясь. Иверсон накрыл ладонью ноутбук.
– Погодите, – тихо сказал он. Лицо генерала передернулось. Гости переглянулись. – Вам не кажется… – полковник криво усмехнулся. – Вам не кажется, что этот бизнес не имеет смысла более?
– Поясните вашу мысль, – так же тихо и настороженно произнес старший из гостей, до сих пор молчавший.
– А тут нечего пояснять, – вкрадчиво сказал генерал-майор. – Ни для кого уже не секрет, что операция проиграна; более того – мы этой попыткой оккупации, может быть, и подкосили Россию, но заодно разрушили и весь привычный нам мир. Лично в моем родном городе – уличные бои…
– ЭТОТ товар, – мужчина тронул ноут, – будет в цене при любом мировом строе.
– Я не о товаре, я о себе, – покачал головой Иверсон. – Это не цена – семь процентов. Согласитесь, что под прикрытием армии США вам работалось неплохо. Так прикройте теперь представителя этой армии. Десять процентов и место в вашем вертолете.
Мужчины снова переглянулись. Старший усмехнулся:
– Вы ведь командующий базой. Одной из важнейших в зоне «Центр».
– Сегодня – да, а завтра для меня не найдется даже места на Арлингтоне, – процедил Иверсон. На его лице на миг проступил страх.
– Хорошо, мы заплатим наличными, – с легкой брезгливостью и отчетливым нетерпением сказал мужчина.
– И не долларами, – усмехнулся Иверсон, слегка расслабившись. – Я предпочту британские фунты.
– Конечно, – был ответ…
…В холоде сеней пар, вылетавший изо рта распластавшегося по стене мальчишки, был единственным, что могло его выдать. Но в выстуженные сени из комнаты никто не торопился соваться.
Леха знал, что там сейчас напьются и уснут. И тогда…
А пока надо было ждать.
Изба загорелась около двух ночи. Генерал-майор Иверсон, вывалившийся из окна, сидя в снегу, смотрел, как рушится крыша, тяжело дыша перекошенным ртом. Кто-то поднимал его, кто-то натаскивал на плечи куртку. Смаргивая и выдыхая неусвоенные алкогольные пары, Иверсон качался в руках солдат, даже не пытавшихся тушить особенно страшное на лютом морозе пламя.
Потом внутри что-то взорвалось.
Представители фонда «Future» из дома так и не выбрались.
Полулежа на топчане, Леха орал в голос, не сдерживаясь, крупные слезы катились по щекам. Растиравшая ноги мальчишке женщина приговаривала:
– Терпи… терпи… больно, зато уцелеют…
– Ой мама!!! – выл мальчишка. – Ой больно, не могу-у-у!!! Ой пустите!!! – но оставался лежать.
Рядом на столе мерцал экран ноутбука. Несколько человек, склонившись к экрану, невозмутимо
