просматривали какие-то сведения.
Эту картину я увидел, входя в штабную землянку.
Я раньше никогда не думал, что можно довольно уютно устроиться в землянках. Нашу кормилицу- деревню расхерачили ковровой бомбежкой еще в начале ноября. Правда, мы к тому времени уже два дня как ушли в лес, на заранее подготовленное место – агентура у нас работала с полной отдачей. Но я все равно с некоторым сомнением копал котлованы и вообще приготовился к зиме, полной лишений.
Оказалось, что все не так страшно.
– А, Серенька, – обернулся ко мне Михаил Тимофеевич. – Как дела?
– Да так, – я откинул капюшон теплой куртки-трофея с нашими самодельными нашивками, погрел руки у печки из бензиновой бочки. – Пусто на дороге. Между прочим, я сразу говорил, что пусто. Только зря в снегу валялись. Пацаны спят уже, я доложиться…
Тут я заметил лежащие около топчана разрезанные летние кроссовки с тонкими носками и спросил наконец:
– А Леха чего тут? – и добавил: – Я не понял, он что, в этих говнодавах по лесу бежал?! Нужда какая?! Девятнадцать кэмэ!!!
– Да вот, – капитан Логинов кивнул на ноутбук. – Базу интересную притащил. Хоть сейчас новый Нюрнберг созывай.
– Минус тридцать на улице! – я подошел к топчану, сел, толкнул нашего начальника агентурной сети в плечо: – Ты что, освиноумел?
– Сережа, Сережа, – взяла меня за капюшон Екатерина Степановна, наш отрядный врач. – Не трогай его, я его спиртом напоила… – и обернулась к командиру: – Два пальца надо резать. На левой ноге. Деревяшки уже. А так обойдется.
– Резать?! – мне показалось, что я ослышался, потом – даже поджал пальцы в теплых легких бурках, обшитых кожей. В конце сентября во время налета я схлопотал осколок в правый бок – его вынимали, влив в меня стакан самогонки, и я толком ничего не помню. Но это осколок (величиной с ноготь моего пальца, он чуть не дошел до печени, как мне потом сказали), вынули – и все. А пальцы?
Леха уже явно ничего не воспринимал – дышал ровненько, смотрел сонненько и куда-то не сюда. Екатерина Степановна раскладывала МХН – малый хирургический набор, вертевшийся тут же Бычок поставил кипятиться воду. Я махнул рукой, с жалостью посмотрел на Леху и отошел к столу.
– Хоть что принес-то, стоило рисковать? – горько спросил я. – Глянуть можно, не очень секретно?
– Полная база, – сказал Михаил Тимофеевич. – Медицинская, довоенная. Сведения по пятидесяти тысячам детей от года до шестнадцати лет из семи центральных областей… Помнишь, перед войной стали резко печься о здоровье нации? Фонды разные, государственные вливания, шум-гам… Там тщательно детишек обследовали… А вот ты, смотри, – Михаил Тимофеевич поманил меня ближе.
Я склонился к экрану и с удивлением воззрился на свое фото.
– Я набрал фамилию-имя-отчество ради интереса – и оп! Гляди, сколько у тебя всего совместимого… А вот цены… Ты клад, а не мальчик, оказывается, если тебя продать – зенитный ракетный купить можно.
– Не шутите так, – я вздрогнул и выпрямился. – А хотя… если для победы – я согласен.
– А вот на моих пацанов, – бывший лесник, а ныне полковник партизанской армии усмехнулся. – И на старшего, и даже на младшего…
Я отошел от стола. Мне сильно захотелось спать, и загорелись щеки. То ли с мороза наконец, то ли от нервов… хотя – какие нервы после боев конца ноября, когда нашу Первую Тамбовскую партизанскую пытались выкурить из лесов чуть ли не две дивизии полного состава? Нет у меня нервов.
Злость – есть. И я про эту базу данных не забуду…
– Вот и все, – бодро объявила Екатерина Степановна.
Что-то каменно стукнуло в эмалированном тазике.
В «Макдоналдсе» – так называли землянку, где жили «наши американцы» – было весело. Эд Халлорхан знал великое множество песен и умел отлично играть на гитаре – а в последнее время даже по-русски пел. Но когда я вошел – привлеченный звуками песни и не желая идти к своим, мне требовалось срочно чем-то занять голову, – он пел как раз по-английски.
Я улыбнулся, ощупью садясь на нары. Вот странно. Никогда не думал, что у американцев есть такие песни. Да что я вообще о них думал? Голливуд и пукающие киношные негры? А они – вон они какие. Разные. И такие, как Халлорхан, чей голос задорно и молодо звучал от самодельной печки…
И тут я услышал тихий плач.
Я повернулся на звук сразу. Да, плакал кто-то из мелких – тех, которых привели в наш лагерь, тогда еще в деревню, американцы… Лешка! Тот самый Лешка, который нас нашел тогда! Один из наших бесстрашных маленьких разведчиков… Сейчас он сидел на одеяле, обхватив коленки руками и уткнувшись в них лицом. И, когда я подошел, поднял на меня зареванное лицо с горестными глазами. Тяжело вздохнул, судорожно. Всхлипнул. Я сел рядом.
– Ты чего? – хмуро спросил я.
Лешка опять вздохнул и тихо сказал тоненьким голосом:
– Я предатель…
– Страшный сон приснился? – уточнил я.
– Ты не понимаешь… – у него внутри даже что-то пискнуло. – Я правда предатель… Санька сказал, что каждый, кто хочет бросить родную землю – предатель. Россия – она ведь и моя земля. А я… я… – он даже заикал от плача и уткнулся мне в бок, выревывая: – Я… хочу-у-у-у… у-у… у-у… уеха-а-а-ать!!!
Его колотило. А я все понял. Вспомнил, как Лешка постоянно торчит около Халлорхана и сыплет вопросами то на русском, то на ломаном английском… а офицер ворчливо отвечает.
– С Халлорханом в Америку? – спросил я.
Лешка закивал, стуча лбом мне в бок.
– С дядей… – Он опять икнул и судорожно дернулся (
– Ты получаешься дурак, – я обнял его и покачал. – Эх, Лешка… если бы у меня были мама и отец… А у тебя – будет.
Он опять дернулся. Замолчал. И поднял на меня огромные мокрые глаза:
– А как же…
– А вот так, – я вздохнул. – Предатели – это те, кто родину бросает за жирный кусок. Это про них Санька говорил. А Хал… дядя Эд разве плохой человек? И разве ты за ним ради бутербродов идешь?
– Не! – Лешка замотал головой. – Мне все равно, только чтоб с ним…
– Ну вот… – я вытер полой куртки лицо мальчишки. Он немного отстранился – ага, приходит в себя… – Значит, он и есть твой отец. Поедешь с ним и будешь счастлив. Думаешь, он захочет, чтобы ты забыл Россию?
– Не… – уже задумчиво сказал Лешка. И обхватил меня руками, умоляюще шепнул: – Я правда не буду предатель?!
– Правда, – твердо сказал я. И нагнулся – стащить с ног бурки. – А теперь дай мне поспать, Лешик.
– Я почищу твой автомат? – с готовностью предложил мальчишка.
– Не надо. Сегодня я не стрелял. Было не в кого.
Канонада в морозном воздухе рокотала совсем близко. Были слышны за общим фоном даже отдельные «Бум! бум!» (как будто били по тугому мячу) 250-миллиметровых орудий.
– Это Тамбов берут, – сказал мне Санька.
За прошедшие месяцы он вырос еще, раздался в плечах, а воображаемые усы превратились в почти настоящие. Мы стояли в строю рядом, и он легко держал пулемет около ноги.
Я кивнул. Почему-то мне это не казалось таким уж важным. Важнее было то, ради чего нас построили на прогалине.
Раньше я не думал, что нас так много. Просто всю бригаду одновременно я видел впервые. Строй
