Лагуной и Оротавой туда и обратно.
Пять задыхающихся кобыл тянули повозку с трудом. Поэтому тридцать километров, отделяющих Ла- Лагуну от Оротавы, преодолевали четыре часа. Дилижанс проехал мимо Такоронте, где находится музей с любопытной коллекцией мумий гуанчей, а также коллекцией оружия и орудий труда этого исчезнувшего народа. Проехали карьер из вулканического шлака Мантасу, его название сохранило воспоминание о давнем кровавом сражении, Викторию — место другой древней битвы, и вот наконец Санта-Урсула.
При выходе из этого городка дорога устремляется к долине Оротавы, которую знаменитый путешественник Гумбольдт считал прекраснейшей в мире.
В самом деле, трудно вообразить себе более гармоничное зрелище. Направо — бескрайний простор моря, налево — нагромождение диких остроконечных горных пиков, отрогов вулкана, его «сыновей», как называет их выразительный народный язык. А отец, сам Тейде, возвышается на заднем плане. И между морем и горными, вершинами среди невообразимого буйства зелени простирается Оротавская долина.
По мере продвижения вперед вершина Тейде казалась все меньше. Она исчезла в тот момент, когда стали различимы дома двух Оротав: города, в пяти километрах от моря, и порта, расположенного ниже. Одновременно с прибытием в город экипажа у порта остановилась дымящаяся точка: своих пассажиров доставил «Симью».
Экипаж приблизился к комфортабельной на вид гостинице. «Отель гесперид»[112] — указывала золотая надпись на фасаде. Робер, первым спрыгнувший на землю, был обрадован, услышав приветствие на родном языке. «Отелем гесперид» владел француз. Он был взволнован, обнаружив среди прибывших своих соотечественников. Как же он старался для них! Как хлопотал, готовя завтрак! Хорошо знакомые с кулинарным искусством «Симью», туристы не хотели больше туда возвращаться. Французская кухня одержала победу.
После настоящего пиршества Робер быстро направился в порт, чтобы договориться с Томпсоном о завтрашней экскурсии. Он вернулся с двумя повозками, гружеными провизией.
Было почти четыре часа пополудни,— времени, для того чтобы организовать экскурсию, не хватало. К счастью, Роберу помог любезный хозяин «Отеля гесперид». Этот превосходно осведомленный человек дал много ценных советов. Оставалось лишь следовать его рекомендациям. Однако за день с делами не управились, понадобился еще и вечер. Поглощенный хлопотами, Робер не появился за обедом.
Обед превзошел завтрак. Пассажиры «Симью» спрашивали себя, не снится ли им это все, и вопросительно поглядывали на Томпсона. Уж не подменили ли администратора? Еще немного, и ему стали бы аплодировать, забыв недавние недоразумения.
Но был среди них один, кто не сдавался и не обольщался видимостью.
— Надо полагать, что саранча не достигла Тенерифе,— произнес Саундерс нудным голосом.
— О! Она никогда не залетает дальше Гран-Канарии,— ответил не заподозривший подвоха хозяин.
Саундерс бросил на него гневный взгляд. Что за нужда в его комментариях! Однако этот ответ в известной степени оправдывал Томпсона, и он не прошел мимо внимания туристов. За ночь хорошее настроение укрепилось. Выспались с комфортом, поели с удовольствием и на рассвете восьмого июня в прекрасном расположении духа стали готовиться к отъезду. С шести утра их уже поджидала настоящая армия: пехота и кавалерия.
Исключая нескольких дезертиров, ранее отбывших на рейсовом пароходе в Англию, на борту «Симью» вместо шестидесяти пяти осталось только пятьдесят девять пассажиров. В силу обстоятельств армия несла все новые потери, и сейчас ее численный состав сократился до пятидесяти одного.
Молодая пара, по своему обыкновению, исчезла сразу же по прибытии в Санта-Крус. Было очевидно, что они появятся лишь перед самым отъездом. Затем Джонсон. Что удерживало его на борту «Симью»? Никто не сумел бы ответить на этот вопрос, ибо Джонсон не унижался до того, чтобы оправдывать свои поступки, если предположить, что он вообще был на это способен. Он просто остался на борту. Возможно, он не знал, что «Симью» стоит на якоре. Разве не испытывал он постоянную качку и на море, и в порту, и на суше? Миссис Джорджине Блокхед с юным Абелем пришлось стать сиделкой при страдающих радикулитом муже и двух дочерях.
Поэтому Робер взял на себя заботу только о пятидесяти одном туристе.
В начале колонны шли мулы: на каждого путешественника приходилось по мулу. Эти выносливые животные особенно отличались на крутых и нехоженых тропах, ведущих к Тейде. Затем следовали двадцать лошадей, груженных одеялами и провизией. Таким образом, четвероногие в количестве семидесяти одного составляли кавалерию.
Не менее внушительно выглядела пехота погонщиков: двадцать для вьючных лошадей и двадцать в помощь женщинам, затем двадцать проводников каравана под командованием Игнасио Дорты. За Игнасио важно вышагивал Томпсон, затем Робер. В присутствии множества людей он был спокоен и мог позволить себе отойти от Элис. Потом длинной цепочкой шли пассажиры, охраняемые одиннадцатью проводниками и двадцатью погонщиками. Шествие замыкали лошади, их вели остальные двадцать погонщиков.
Хотя жители Оротавы и привыкли уже к подобным зрелищам, это восхождение вызвало живое любопытство. Кавалькада, направляясь к склонам Монте-Верде, проходила при большом стечении народа.
Все это прекрасно организовал Робер. Однако заслуга приписывалась исключительно Томпсону, и именно ему предстояло оплачивать расходы. Это повышало его акции[113] администратора. Превосходная организация экскурсии подняла туристам настроение. Если воспоминания о недавних неурядицах и не изгладились из памяти, то, во всяком случае, значительно поблекли. Впрочем, все способствовало душевному покою. Стояла восхитительная погода, дул свежий бриз, тропа была легкой. Даже Саундерс расчувствовался.
Но резким усилием воли он стряхнул с себя эту слабость. Что такое! Неужели он так глупо признает себя побежденным? Разве может одна удачная экскурсия стереть из памяти десять других, совершенно не организованных? Впрочем, окажется ли она удачной? Что-нибудь, конечно, случится до возвращения в Оротаву. Поживем — увидим. Саундерс решительно хрустнул суставами и придал своему лицу высокомерное выражение.
Гора Монте-Верде своим названием обязана соснам, покрывавшим ее в былые времена. Теперь остались лишь отдельные экземпляры. В тени каштанов и уцелевших сосен кавалькада двигалась вперед по красивой тропе, окаймленной цветущей геранью и остроконечными агавами. По другую сторону раскинулись виноградники, поля, засеянные зерновыми культурами. На высоте тысячи метров вступили в чащу древовидного вереска. Игнасио Дорта подал знак остановиться на привал. Все уселись завтракать в прозрачной тени ракитника. Было десять часов утра. Саундерсу пришлось отметить, что завтрак оказался на должной высоте. Несмотря на небольшую усталость, сотрапезники продолжали пребывать в приподнятом настроении благодаря хорошему аппетиту. Они восторгались легкостью восхождения. Саундерс, слушая это, в душе молил Провидение ниспослать трудности. Внял ли его недобрым пожеланиям тот, кто вершит судьбами агентств? Во всяком случае, они скоро осуществились.
После завтрака довольные туристы с веселыми шутками снова отправились в путь, но характер дороги изменился. Вступив в ущелье Портильо, они начали находить подъем уже не таким легким. Начались бесконечные повороты. Зажатая между крутыми откосами и прорезаемая глубокими оврагами, тропа оказалась усыпанной шлаком и пемзой: мулы то и дело спотыкались.
Скоро подъем стал просто изнурительным. Когда же кончится эта адская тропа?
Но одни повороты сменялись другими, овраги — оврагами, а цель не приближалась. Не обошлось без падений, не имевших, правда, последствий, и это охладило пыл самых выносливых. Многие подумывали, не вернуться ли назад, но пока ни один на это не решался. Первым беглецом стал пастор Кули. Он внезапно повернул поводья и, не оглядываясь, спокойно затрусил на Оротаву.
О, пагубное воздействие примера! Старые леди и джентльмены почувствовали при этом зрелище, как их покидает мужество. С каждой минутой число отступников увеличивалось. Уже растаяла добрая треть каравана, когда часа через два утомительного восхождения взорам самых стойких предстал пик Тенерифе, дотоле скрывавшийся за поворотами. Они вступили на небольшое плато горы Эстансия-де-ла-Сера.
В светлом одеянии из пемзы, испещренном черными потоками лавы, пик, вершину которого закрывали облака, одиноко возвышался правильным конусом посреди необозримой равнины. Обращенные к
