нему горы, как бы молитвенно склонившись перед своим господином, образовали округлые границы равнины. И только на западе гряда гор ломалась, оседала, и там блестело на солнце далекое море.
Это возвышенное зрелище решило судьбу экскурсии. Раздались возгласы «ура». Томпсон скромно раскланялся. Он полагал, что снова вернулись прекрасные времена, когда колонна подчинялась ему беспрекословно. Разве не завоевал он снова всеобщее расположение?
Администратор обратился к туристам.
— Господа,— его рука, казалось, преподносит всем в дар колоссальный конус горы,— вы можете еще раз убедиться, что агентство, смею вас заверить, идет на любые расходы ради клиентов. Если вам будет угодно, мы соединим приятное с полезным, и господин профессор Морган расскажет немного о панораме, которой мы имеем счастье любоваться.
Робер, весьма удивленный этим неожиданным предположением, тотчас напустил на себя строгий вид, вид «чичероне»[114], как он мысленно выражался.
— Дамы и господа,— обратился он к туристам, образовавшим круг,— перед вами равнина Лас- Канадас, бывший кратер, заполненный вулканическими породами. В центре кратера накопилось столько вулканического шлака, что образовался пик Тейде, достигающий тысячи семисот метров высоты. Вулканическая деятельность затихла, но не прекратилась. Вы сейчас увидите у оснований конусов дымовые трещины для выхода подземных сил. Туземцы называют их «Ноздри вулкана».
Пик Тенерифе достигает высоты трех тысяч восьмисот восьми метров. Это самый высокий вулкан на земном шаре. Такие размеры не могут не поражать воображение. Первые европейские путешественники считали Тенерифе самой высокой вершиной мира и приписывали ему более пятнадцати лье в высоту. Гуанчи, коренное население островов, обожествляли вулкан. Они поклонялись ему, приносили в жертву обитающему в глубине кратера злому духу Гуайате тех, кто нарушил слово или совершил нехороший поступок.
— Уж не рассчитывает ли мистер Томпсон туда подняться,— прервал Моргана хриплый голос; по неповторимым интонациям каждый узнал Саундерса, и все почувствовали неловкость. Робер замолчал, а Томпсон не счел уместным просить его о продолжении. По знаку администратора Игнасио Дорта объявил отправление. Туристы двинулись к равнине Лас-Канадас.
Переход начали бодро. Размеры равнины казались не такими большими, и никто не сомневался, что путники достигнут основания конуса менее чем за полчаса. Однако полчаса прошло, а цель приблизилась мало. Уверенность, что путешественники вот-вот дойдут до конуса, оказалась иллюзией, до него еще далеко.
К тому же под ногами были сплошные бугры и расщелины, а из растительности попадались лишь редкие, скудные рощицы ретамас[115].
— Господин профессор,— спросил у Робера один из туристов,— сколько потребуется времени, чтобы пересечь это ужасное плоскогорье?
— Около трех часов, сударь,— ответил Робер.
Туристы призадумались.
— А после перехода через плоскогорье на каком расстоянии мы будем от вершины? — снова спросил обеспокоенный турист.
— Около тысячи пятисот метров по вертикали,— лаконично ответил Робер.
Надо признать, что прогулка уже не казалась приятной. На этой высоте становилось прохладно, хотя солнце в разреженном воздухе светило ярко. Туристы, подогреваемые спереди и охлаждаемые сзади, весьма сдержанно оценивали подобную компенсацию.
Наши путешественники постепенно начинали испытывать все большие неудобства. Еще более ослепительная, чем снег, пемза, по которой они ступали, отражала лучи солнца как зеркало, причиняя боль глазам. Роже, прихватив по совету Робера несколько темных очков, смог оградить себя и американок от возможных неприятностей. Но мало кто из попутчиков принял подобную предосторожность. В результате начавшаяся у многих офтальмия[116] вынудила их отступить. Призадумались и другие; цель все еще казалась далекой, и вот большая часть всадников, не то опасаясь за зрение, не то из-за усталости, благоразумно повернула назад на Оротаву.
Робер шел во главе каравана рядом с Игнасио Дортой. Задумавшись, он за все три часа перехода через равнину не произнес ни слова. И лишь после того, как достигли вершины Белой горы, крайнего отрога пика, высотой в две тысячи четыреста метров, он оглянулся. И увидел, насколько уменьшился караван. Теперь он состоял, самое большее, из пятнадцати туристов. Численность погонщиков также претерпела пропорциональное уменьшение.
— Английский караван,— прошептал Роже на ухо своему другу,— безусловно, представляет собой тело, имеющее самую низкую температуру плавления. Беру на заметку это наблюдение из области химии.
— В самом деле! — засмеялся Робер.— Но я полагаю, что процесс закончился.
Однако события вскоре доказали обратное. Теперь надо было идти на штурм конуса по тропе такой крутизны, что лошади и мулы, казалось, не смогут удержаться. Многие бесстрашные туристы при этом зрелище отступили и под предлогом крайней усталости решительно заявили о своем желании возвратиться в Оротаву самым кратким путем. Напрасно Томпсон настаивал, напрасно изощрялся в красноречии, он встречал лишь энергичное сопротивление, выраженное отнюдь не самым любезным образом.
Предпринимать подобную экскурсию было безумием. Мог ли здравомыслящий человек предложить такое не профессиональным альпинистам, а обыкновенным людям?
Раскаиваясь в том, что три часа назад поверили в успешное завершение экскурсии, путешественники смеялись над собой: как они допустили мысль, что Томпсон способен на разумные действия?
Пришлось отпустить разочарованных, предоставив им часть проводников и лошадей, груженых провизией. После этого Томпсон незамедлительно начал восхождение, не дав своим оставшимся сторонникам времени опомниться.
Разумеется, в первом ряду фигурировал Ван Пипербум из Роттердама. Он словно тень в течение двух недель ни на шаг не отставал от своего начальника. Возможно, таким образом он намеревался отомстить Томпсону. Чрезвычайно раздраженный администратор не мог отделаться от этого живого упрека. Когда он шел, Пипербум следовал за ним по пятам, когда говорил, голландец смотрел ему в рот. Передышка наступала лишь в ночные часы.
На сей раз, как и всегда, Пипербум был на своем месте. Его мул мог бы жевать хвост томпсоновского мула.
Если седок и верховое животное, вопреки старой поговорке, не всегда одна скотина, то еще более верно то, что у них две головы, то есть различные и нередко противоположные желания. И если Пипербум собирался карабкаться за своим вожатым по склону горы до самой вершины, то его мул придерживался другого мнения. Пройдя десять шагов, он категорически отказался сделать одиннадцатый. Животное находило свою ношу слишком тяжелой.
Исчерпав все физические и словесные доводы, проводники ухватили упрямца за удила, но он, по- видимому, принял бесповоротное решение и не поддавался. Наконец мулу надоели вольности по отношению к нему, и он проявил недовольство открыто, сбросив седока на землю. Пипербум волей-неволей вынужден был покинуть своего начальника и отправиться назад в сопровождении проводника, двух погонщиков и лошади, в то время как его более удачливые товарищи продолжали восхождение.
Их осталось всего девятнадцать: три проводника, восемь погонщиков, четыре оставшихся лошади и восемь путешественников, а именно: Томпсон, чье положение обязывало показывать пример выносливости, Робер, Роже де Сорг, Элис с сестрой, Джек Линдсей, Саундерс и Гамильтон. Что касается леди Гамильтон и мисс Маргарет, то они давно уже должны были быть в Оротаве вместе с Тиггом, галантно предложившим их сопровождать. Ах! Если бы мисс Мери и мисс Бесс Блокхед могли все это видеть! Они предпочли бы, чтобы неблагодарный взошел на вершину пика и бросился в кратер, чем стал бы поклонником соперницы!
В этой поредевшей колонне Робер занимался своими обычными обязанностями. Заметив, что Джек и
