Бездеятельность неестественна, ритуал же естествен, и все образуется к лучшему.
— В таком случае, Учитель, вы согласитесь, что если правитель хотя бы раз выполнит обряд, все под небесами откликнется на его праведность?
Учитель Ли, нахмурившись, взглянул на молодого человека. Остальные ученики молчали, широко раскрыв глаза. Даже Шэ-гун вдруг насторожился. Была произнесена какая-то ересь. Молодой человек нервно поежился, как в лихорадке.
— О какой праведности ты говоришь?
Обычно вкрадчивый голос Учителя Ли стал пронзительным.
— Не знаю. Я лишь знаю, что, правильно выполняя ритуалы, можно достичь праведности. А чтобы государство процветало, сам правитель должен быть источником праведности. Она не может исходить от других.
— Сын Неба — это отражение небес, как известно, являющихся всем. А праведность — что же это, если не у-вэй?
— Это то, что делается и что не делается. Праведность — это не делать другим того, чего не хочешь терпеть от других. И если ты способен вести себя подобным образом, то не вызовешь противодействия себе или…
Учитель Ли довольно бесцеремонно расхохотался:
— Ты цитируешь Учителя Куна! А ты должен знать, что он и я столь же непохожи, как солнечный склон холма и склон темный.
— Но ведь солнечный и темный суть склоны одного холма, — мягко заметил Шэ-гун.
— Никаких благодарностей Учителю Куну, или попросту Конфуцию. Ты должен следовать Пути, мой мальчик.
Два ученика помогли Учителю Ли подняться. Трепещущий юноша молчал, потупившись.
— Где бы Конфуций ни появлялся, нигде он не задерживался надолго. Всегда его встречают с почтением, но потом он начинает разглагольствовать и раздражать власти, даже монархов. Подумать только — однажды он пытался поучать самого Сына Неба! О, это было оскорбительно! Но ведь он тщеславный и глупый человек, он только и думает, как бы занять государственный пост. Он домогается мирской славы и власти. Несколько лет назад он занимал второстепенную должность в полицейском управлении Лу. Но нынче он всего лишь ши и никогда не сможет стать тем, кем хотел, то есть министром. И поэтому уехал в Ци. Но там главному министру он показался — я цитирую собственные слова министра — «непрактичным, самодовольным, со многими странностями — в частности, с навязчивой идеей вникать в древние церемонии». — Учитель Ли обратился к Шэ-гуну: — Потом, кажется, ваш родственник, — он улыбнулся навстречу морозному ветру, — последний правитель Вэй, предоставил ему одну из низших должностей.
Шэ-гун кивнул:
— Мой несравненный родственник назначал его то на одну, то на другую должность. Но потом несравненный умер. Его постигла примерно та же участь, — он повернулся ко мне, — что и всежалостливейшего в Цинь. Тоже не смог побороть своего пристрастия к просяному вину. Но несравненный был столь же мил, сколь всежалостливейший невоспитан и груб. — Шэ-гун обратился к Учителю Ли: — В действительности Конфуций покинул Вэй еще до того, как несравненный умер…
— Мы слышали, что Конфуций рассорился с одним министром несравненного.
Учитель Ли натянул на голову плащ. Все мы начинали замерзать.
— Если они и поссорились, то после помирились. Не далее как вчера Сын Неба говорил, что Конфуций снова в Вэй, где ваш молодой родственник Цзю-гун очень его ценит.
— Пути небес загадочны, — сказал Учитель Ли.
Я все больше замерзал, и разговоры о совершенно неизвестном мне человеке мне порядком наскучили. Хотя Фань Чи и любил цитировать Конфуция, я мало что запомнил из сказанного им. Трудно воспринимать мудреца из чужого мира, тем более в пересказе.
— Ай-гун пригласил Конфуция вернуться в Лу, — сказал трепещущий молодой человек; лицо его посерело, как облака на зимнем небе.
Темнело.
— Вы уверены?
Шэ-гун снизошел взглянуть на юношу.
— Да, почтенный владыка. Я только что из Лу. Я хотел остаться там и повидаться с Конфуцием, но пришлось ехать домой.
— Какая жалость! — прошипел Учитель Ли; его древнее лицо от злобы помолодело.
— Мне тоже жаль, Учитель, — прямо ответил юноша. — Я восхищаюсь Конфуцием за все, чего он не делает.
— Да, он замечателен именно тем, чего не делает.
Шэ-гун проговорил это совершенно серьезно, и мне стоило труда не рассмеяться. Учитель Ли поймал мой взгляд и заговорщически улыбнулся.
— Так расскажи нам, чем ты больше всего восхищаешься из того, чего он не делает.
— Я восхищаюсь четырьмя вещами. Он ничего не принимает как само собой разумеющееся. Он никогда не бывает слишком категоричен. И упрям. И не бывает самовлюбленным.
Учитель Ли принял вызов молодого человека:
— Это правда, что Конфуций мало что принимает как само собой разумеющееся, но он несомненно самый категоричный, самый упрямый и самовлюбленный человек меж четырех морей. Я видел его только раз и нашел достойным уважения, но тут он как раз начал читать нам нотации о правильном исполнении церемоний. Слушая его, я думал про себя: при таком самодовольстве и спеси разве может ужиться этот человек с кем-либо под одной крышей? В его присутствии совершенно белое покажется замаранным, а вполне разумная власть — нелепой.
Под аккомпанемент северного ветра последние слова звучали стихами. Ученики захлопали в ладоши. Трепещущий молодой человек не хлопал. Тут небо совсем потемнело, наступила ночь — и зима.
По пути домой Шэ-гун восторгался Конфуцием.
— Конечно, сам я никогда не был его учеником — этого не позволяет мой ранг. Но я частенько слушал его, когда бывал в Лу. Я также заезжал к нему в Вэй. И пришел к мысли, что если бы я не видел его в…
Пока Шэ-гун перескакивал с одного на другое, меня не оставляла одна мысль: нам нужно ехать в Лу, где я найду Фань Чи, и если он еще жив, то освободит меня.
Последующие несколько дней я проявлял такой жгучий интерес к Конфуцию, что Шэ-гун загорелся.
— Это поистине мудрейший человек меж четырех морей. Да, вероятно, это божественный мудрец, а также мой близкий друг. Конечно, Учитель Ли великолепен, но вы сами могли заметить, он немножко не от мира сего, потому что уже сам стал частью Пути, а Конфуций — наш проводник в поисках Пути.
Шэ-гуну так понравилась последняя фраза, что он повторил ее. Я восторженно откликнулся:
— О, что бы я ни отдал, чтобы посидеть у ног божественного мудреца! — Я вздохнул. — Но Лу так далеко!
— Это совсем не далеко. Нужно дней десять ехать на восток вдоль реки. В общем-то, не обременительная поездка. Но мы с вами отправимся через великую равнину к реке Янцзы, а оттуда в морской порт Гуйцзи, а оттуда… в страну золота!
Но я бросил семя и каждодневно его взращивал. Шэ-гуном овладело искушение.
— В конце концов, — размышлял он, — в Лу множество морских портов. Меньше, чем Гуйцзи, но вполне подходящих. Очевидно, и там можно найти корабль, идущий в Чампу. Хотя путь из Лу по морю будет длиннее, зато до Лу по суше ближе.
Шэ-гун признался, что не рискнет пересечь великую равнину с грузом драконьей кости. Равнина кишела грабителями. К тому же ему пришлось признать, в Лу большой рынок для сбыта драконьей кости.
С каждым днем он все больше соблазнялся мыслью о Лу.
— Я дядя Ай-гуну
