– Садист! – огрызалась она. – Где вода?
– В канаве.
Её выдумке позавидовал бы сам Хичкок. Но допрашивать поэтессу невозможно. Ей больно телесно, а мне морально, что не уменьшает ни мою, ни её тяжесть.
Ехали молча. И я не оглядывался в стекло, чтоб проверить, как она себя чувствует. Оголенные нервы покрывались корочками, но я продолжал корить себя за взрыв ярости. Меня не волновало, как Адель провернула эту аферу. Дело техники, но неужели все голоса Лизы были искусственной выдумкой её воспалённого воображения? Не может быть, и страшно в это поверить. Её голоса – её голоса, а выдумка Адель – это выдумка. Меня не разведёшь так подло, и я не настолько глуп, чтобы верить в подобные цирковые номера.
Это провокация Лизы? Они действуют сообща? Лиза смеётся. Зачем? Что я сделал плохого?! В этом есть некий смысл. Для неё? Для меня? Для Адель?
Как всё сложно, но я разберусь обязательно – слишком далеко всё зашло.
Придёт девятый день, и я сдержу данное обещание – всё, как Лиза просила. Если это её жестокие шутки, то я заслужил их, а Адель всего лишь посредник в их осуществлении. Она действительно медиум между мной и Лизой – в том её важная и одновременно жалкая роль. Я общаюсь с Лизой напрямик – без посредников и Адель. Она хочет испортить наши отношения, ведь мы продолжаем любить и продолжаем верить. У Адель не получится загубить любовь. Как когда-то получилось у меня.
Не получится…
Глава восьмая
ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ
От причинённых побоев Адель оклемалась как кошка с девятью жизнями.
Синяки и царапины заживали неприлично быстро. Адель простила меня. Похоже, что любит. До сих пор. Мазохистка. Не стала мстить, не стала писать заявление прокурору, не побежала доносить следователям, как я жестоко избил её накануне. Неизвестно, было ли ей хоть капельку стыдно за игру со смертью, но она старалась об этом не вспоминать. В ту садистскую ночь я довез её до дома, и она молча вылезла из машины. На следующий день созвонился, спросив про самочувствие. Адель отвечала, что всё в порядке, как будто давно ждала, чтоб кто-нибудь её изувечил, словно боль заменяла ей секс. Скорее всего, так и есть. Адель получила незабываемое мазохистское удовольствие. Неспроста многие женщины в русских селениях терпят, когда их регулярно бьют. Терпят, ждут и верят. Бьёт – значит, любит. Верила ли в это Адель? Слишком сложно разобраться в её душевных потёмках. Слишком сложно…
На работе я так и не появлялся и не отвечал на звонки, периодически выключая телефон, не боясь, что меня уволят или вычтут штраф из зарплаты. Абсолютная пустота в голове не занималась подобными мелочами – банальные неурядицы, и точка. Что они значат по сравнению с игрой со смертью?
Несколько раз на связь выходил Белкин, сменивший номер. По глупости я взял трубку. Белкин искал меня, как искало всё начальство.
– Ты где? – спрашивал он. – Жив?
– Ни жив, ни мёртв, – отвечал я сердито, – чего тебе?
– Ты куда пропал? Фридман на меня всех собак спустил.
– Передай ему, что я улетел на Ямайку курить дурь и посвящаться в растаманы! Передай ему, что у меня крупные неприятности! Скажи, что проблемы с родственниками, что я сбежал далеко-далеко. Махнул на Урал, слышал?
– Снова проблемы? Ты пока не начал пить?
– Похоже?
– Голос трезвый. Не заплетается.
– Пока не начал.
– Планируешь?
– Отстань! Ты-то как?
– Нормально. Получаю подзатыльники от шефа. Нас уже лишили премии, а тебя, похоже, и зарплаты.
– Неважно. Мне давно всё по барабану. Как Секир?
– Лечится, но приступил к работе. Ему позарез нужны деньги, так что батрачит за двоих.
– Кончилась медицинская страховка?
– Кто его разберёт! Бери трубку, когда тебе звонят!
– Не обещаю. На чужие номера не отвечаю. Не звони. Если будет нужно, я сам найду тебя. Фридману привет!
Разговор прекратился. Пусть батрачат Белкин с Секиром.
Закончилась целая неделя. Я отсиживался на дне и думал о привычных вещах: жизни, смерти и Лизе. Прожил семь дней с хвостиком, и скоро грядёт девятый. Девятый день – самый важный после смерти Лизы. День, когда мне предстояло выполнить волю покойницы.
На закате я отправлюсь на кладбище.
Настроение с утра было приподнятым. Странно: мне идти на могилу, а я слегка навеселе. Ощущения, словно перед свиданием, не перед первым, конечно, но волнения не меньше. После подгорелой яичницы и кофе перечитывал её послание, ища в нём новые скрытые смыслы. Перечитал пять раз, не найдя ничего нового, но текст повторял и проговаривал про себя. Память в порядке, особенно механическая.
Пошарил в гардеробе, вспомнив аромат её одежды. Вещей накопилось уйма, так что пора сдавать в секонд-хенд. Так поступил бы любой вдовец-скупердяй, но не я.
Память не отдают и не продают – её помнят. Вещи Лизы стали мои единственным фетишем, а я превратился в последнего фетишиста. То, чего опасался и чего отстранялся, стало моей любимой привычкой. Я перебрал все её чулки, трусики и лифчики, модные платья, бижутерию, и меня не покидало её колье, старательно возвращённое в день её ухода. Вечное напоминание. Колье передавало её запах и молодость, но вызывало ненужные всплески эмоций. Фетишизм сам по себе, в принципе, вызывал эмоции и заменял Лизу, но я вскоре одумался и спрятал колье в верхний ящик письменного стола, её вещи аккуратно разложил по полочкам, а платья повесил в шкаф. Эмоции заряжали меня как громоотвод от удара молнии. Напряжение готово перевалить за разумные пределы. Следовало снова на кого-то наброситься, но Адель рядом не было. К сожалению, она не груша для битья, а больная слабая женщина. В этом я уверился окончательно, чуть-чуть пожалев её, но без трагизма.
Предугадывая возможные сюрпризы, я не сообщал ей о предстоящем походе на кладбище. Если Адель знакома с посланием, то наверняка знала, что меня сегодня ждёт. Мне представлялось, что они вместе писали прощальное послание. Сидели в каком-нибудь интернет-кафе под чашечку капучино и строчили мне письмецо.
Лиза придумывала текст, а Адель редактировала. Удобно и просто, чтоб запудрить мозги. Стоп! Я начинаю грешить на Лизу, что вдвойне грешно на девятый день, и я старательно прекращаю.
Звать Адель с собой невозможно. Захочет, объявится сама, а на свидании третий всегда лишний, и оно предназначено мне одному. Без свидетелей, без Адель. И Лиза даже не намекала. Она любит уединение и не любит толпу. Два гостя – уже толпа. Так, наверно, считает и Лиза.
До обеда время тянулось мучительно долго. Склочные облака, заполонившие с утра небо, к полудню рассеялись, оставив перистые следы, и солнце озаряло город лучезарным оптимизмом, как бы предвкушая чьё-то неминуемое воскрешение.
Телефон пока я не выключал, но никто не тревожил. Все подсознательно понимали, что доставать меня бесполезно, и я не отвечу. Важный день предстоит, значительный, и партнёры успели забить на меня. Забить и забыть – их полное право. Лишних людей я не осуждал и относился к ним индифферентно.
После полудня настроение выровнялось.
Лёгкая эйфория улетучилась вместе с облаками, и наступило ровное ожидание предстоящей встречи. Кое-что я не сделал, а оставил на последний момент. Речь шла о невинных хризантемах, на которых остановилась в выборе искусительница. Странный выбор, странные цветы с волнующим послевкусием. Что она нашла в них? Неизвестно. Раньше я никогда не дарил их, и Лиза не держала их в руках, при мне – точно. Или это были любимые цветы её детства, и она вспоминала о них когда-то? Ничего в них не было экзотического и наносного: ни шика, ни блеска, ни намёка, ни упрёка… Банальные цветы для рядовой
