взаимоотношения. И солдат наказывали: на даче – генералы, в части – офицеры и прапорщики, а в казарме – деды. Были и те, кто жаловались Рашиду. И он сам узнал, как служится в армии, и как сопляки терпели. «Лучше батрачить на полковника, чем под пулями на Кавказе бродить», – рассуждали рядовые срочники. «Верно, – кивал Рашид, – так надежнёй. Перезимуем».
Время текло, как река… Появлялись свежие солдатики удачи, а дачи строились. Рашида кормили и иногда выдавали премию, чтоб не смылся. Один раз с ним хотели сбежать двое рядовых, совсем ещё зелёных малолеток. Каждому по восемнадцать, только со школьной скамьи, а уже на линии фронта под непосредственным руководством армейских чинов. Увязались за Рашидом и его приспешниками, предлагая рвануть в самоволку и дезертировать в Москву. Там легко скрыться, а работа всегда найдётся. Безработица не грозит. Его бригаде всё равно: «Хотите? Валим!» Им не важно, когда и с кем. Навалили с солдатами, но поймали их на первом посту. Рядовых на губу, а беглых киргизов ремнём отхлыстали, попугали, избили и отпустили. Повезло, что миграционной службе не сдали. Выгодней быть избитым, чем отправиться назад. Здесь еда и деньги, а там скукота, безработица и пять голодных ртов. О семье Рашид успел позабыть, но иногда снилась ему и жена, и дети, и тогда он плохо спал и ворочался, ругаясь киргизским матом. А наутро трудился плохо. Кирпич клал неровно, и брак наводил порядочный. Так и жил – не тужил. Учился великому и могучему.
В последний год он устроился разнорабочим на долгострой. На окраине, чтоб тихо и подальше от властей, регистрации и следовавшей за ней депортации. Возводил высотку с отрядом таких же, как он, простых парней и мужиков. Решал жилищный вопрос москвичей, который давно их испортил, но и столичная жизнь испортила Рашида. Его братьями стройка кишела, как в пчелином рою. Ни один местный алкаш не соглашался пыхтеть за копейки, а они коптели и в ус не дули. Ну и смекнул Рашид, что пора экономить и готовиться к зиме. «Перезимуем», – снова думал он, но не лишне бы жирком обрасти, чтоб не замёрзнуть, а зимы передавали холодными, но обычно царствовала слякоть и грязь промозглая, липкая, сырая. Рашид смекнул, что когда снег и морозы – это сухо, нос зудит, но зато зараза не пристаёт. Знай, грейся у печи и кидай хворостинки, разогреваясь разбавленным спиртом или настойкой боярышника. Но когда слякоть, лужи и небо в алмазных тучах – дурная погода, от которой захворать недолго и заразу подцепить запросто. Не раз Рашид маялся и болел. Перемалывали его грипп и простуда, а один раз чуть не загремел он в инфекционку, но за отсутствием полиса и страховки его выпихнули, и к счастью – прямая дорога за кордон, а он уже чинно обосновался и никуда уезжать не собирался категорически.
Однажды в конце рабочей недели распивал он с одним побратимом горькую. Тот сатанёныш требовал частенько по сто грамм, а горькая куплена на кровные Рашида. Разгорячилась восточная братия. Водки-то мало – экономия, и на каждое рыло не хватит, а пьёт он редко. Сатанёныш не понимал экономии и напрямую намекал: «Давай, уважь ещё старика!» Рашид и уважил: шандарахнул молотком по башке, отчего свояк и скончался. Что делать? Не к прорабу тащить?! Не съест же он его? Закуски у них не водилось, и пили всухую. «Почему бы и не вкусить обидчика?» – рассудил Рашид. Горелка горит, кастрюля ржавая, но не худая. Отварим свояка, срежем мясцо, а потроха и голову – в мешок и в погребальню. Сказано – сделано. Наварил тогда Рашид полную кастрюлю человеческих отрубей. На три дня хватило, но не по вкусу получилось – недосолил. В первый раз, всё же, но дружбанов угостил. Им понравилось, так что взяли обещание придти снова. Экспериментируя, он смекнул, что жареное мясо вкуснее и надёжней – обжарка плюс цвет здоровый, и вода не нужна. Водой удобнее спирт разбавлять. Здравая мысль прижилась, а того съеденного свояка никто не хватился. Свояков как в муравейнике: одного раздавишь – не жалко. Десяток других приедет. Каждую пятницу грузовик привозил молодняк из соседних регионов. Так и вёл Рашид свой бесчеловечный образ жизни и жил себе припеваючи. Сколько он закопал гостей за полгода, не помнит, но точно с целое кладбище, так что этот дом, подобно великой китайской стене, строился на костях. Даже, можно сказать, на мощах, но Рашид об этом не думал. Исключительно голод, смекалка и экономия заставляли его идти на охоту. Удовольствия от убийств он не получал – всё согласно закону целесообразности. Таков жестокий закон каменных джунглей – кодекс восточных охотников.
Финансирование стройки сокращалось. Долгострой он и есть долгострой. Рабочих посокращали, а на последний месяц взяли тайм-аут и распустили всех в бессрочный отпуск до возобновления работ. Через неделю обещали восстановиться, но всех не разгонишь. Куда им идти? Так и пришлось поселить в казармах, и вывезти половину за город, чтоб не разбежались, и держать всех на узде, а искать новую партию слишком хлопотно. Репутация застройщика хромает. Многие конкуренты знают, что стройка – беда, хозяин – жмот, дело – говно, а прежние работяги никуда не денутся. Проще тут докалымить, чем побираться и искать другого работодателя. Умный Рашид и остался. Человек пятьдесят каждый день что-то мастерили. Пища под боком ходит, и никто не навредит. Оно и спокойнее, и к телу ближе.
По ночам в каптёрках дремали охранники. Рашид не пробовал их на вкус. Боялся, ведь за это вдуть могут, заколоть стамеской или просверлить мозги перфоратором, чтоб неповадно было. Судить его всё равно некому, а за сторожей он в ответе. Желтокожего поел – никто не хватится, сгинул и сгинул. Куда ему ещё? Суровая реальность. Всё по закону охотников джунглей. Кому плов с маслом, кому шаурма из псин, а кому бифштекс в собственном соку, подгорелый, но сочный, витаминизированый и обогащённый радионуклеидами. Никаких генномодифицированых добавок. Часто солить даже забывал. Гастарбайтер гастарбайтеру опора и кусок сала. Как бы в своё оправдание, он многих приятелей на халяву кормил, и никто пока не возмущался. Шито-крыто, а зима на подходе, хоть консервы припасай. Ничего… Перезимуем, перезимуем….
Рашид дожевал все последние запасы на ужин и беспощадно рыгал, не прикрываясь ни рукой, ни тряпкой.
– Так и будешь здесь жить? – спросил я, переваривая его исповедь.
– А где же? – вопрошал он, – и что жрать? Здесь и жить, здесь и жрать. Воля наша.
– А когда стройку возобновят?
– Будем строить, – просто отвечал Рашид, изображая восточную мудрость в самом первобытном обличии и жестокости.
Сам того не желая, я вспомнил африканские племена, в том числе на Амазонии до сих пор сохранились каннибалы, не гнушавшиеся попробовать собственных братьев. Значит, это предусмотрено Создателем и не противоречит законам природы, раз есть негры и папуасы – людоеды, то почему бы не быть людоеду- Рашиду? Чем он хуже? Но что будет с ним дальше, и не перейдёт ли он с братьев по разуму на коренных горожан? Однообразие всякому рано или поздно надоедает, но надоест ли оно Рашиду? Спорный вопрос, и я побоялся спрашивать его лично, представляя, что сам пока нахожусь в его власти. Следом я поймал себя на мысли, не покуситься ли мне на Адель, раз я вкусил человечины. Убить, разорвать на части и сожрать её чёрствое от лжи сердце? И тут же зарёкся – ту дрянь есть слишком противно. Застрянет в горле. Плоть её полна яду, и любой кусок будет смертелен.
– Хорошо у тебя. Спокойно, – добавил я, свыкшись с обстановкой.
– Перезимуем, – по привычке произнёс Рашид. Зимы он боялся, что стало его крылатым выражением.
– Перезимуем, – подтвердил я.
– Ещё будешь? – навострился Рашид переползти к ящику, чтоб продолжить опустошение своих погребов.
– Спасибо. Сыт.
– Что?
– Сыт! Уважил. Накормил и напоил меня, брат. Пора мне, заждались…
– Уходишь? – нахмурился он, оскалившись наподобие австралийского папуаса.
– Ухожу.
– Иди.
– Проводи меня? Сам не выберусь.
– Собирайся.
Тяжело зевая поле сытного ужина, Рашид провёл меня по подвальным катакомбам, на этот раз двигаясь заметно медленнее. Я смотрел ему вслед и уверился, что приобрёл здесь бесценный опыт. Вспоминая своего брата, я понял, почему его так влекло в бесконечные странствия по миру. Отныне мне есть, чем гордиться. Брата я обскакал – предмет моей гордости. Самому довелось побывать в племени мумба-юмба и отведать деликатесного шашлыка. А если бы это было реальное африканское племя, то мне
