– В доме.
Прищурившись, я в который раз поверил поводырю.
На четвёртом этаже высотки горел мерцающий свет. Электричество в долгострой успели провести. Но всего один светящийся мотылёк посреди сотен потухших окон. Единственная комната озарялась непонятным светилом. Но ясно одно – кто-то там непременно есть, и этот кто-то ждёт меня. Знак говорил сам за себя, и комментарии неуместны.
Leave the comments!
– Я должен идти?
– Должен.
– Один?
– Один.
Проклятая Адель привела меня к цели. И я должен быть ей благодарен. Она медиум, открывший мне лазейку в потусторонний мир, и вход в него находился на четвёртом этаже кирпичной высотки. Мне суждено подняться и зайти в освещённую комнату, проникнув в иной мир, а дальше будь что будет….
– Иди же! – торопила Адель, уставившись в одну точку, не двигаясь.
Казалось, что она застыла в нескончаемом ступоре. Ни один мускул не вздрагивал на её лице, и ни один волосок не шелохнулся.
Глубоко выдохнув, я вылез из машины и осмотрелся: кругом правила тьма, несло пылью и наваленными невпопад кучами строительного мусора. Лай собак стих, но жалобное скуление продолжалось, будто они тоже приготовились к моему появлению и зазывали меня, напрягая голодные пасти.
Двинулся вперёд, стараясь идти незаметно вдоль забора, чтоб не привлекать внимание сторожей, но будка казалась забитой до основания. Глухо как в танке. На заборе маячила вывеска: «Капитал-строй». Земля под ногами была сухая, но вздымалась вверх пыль. Я подошёл к ржавой будке и удостоверился, что она заперта снаружи. Окон в ней не было. От будки уходили чёрные провода, заканчиваясь на фонарном столбе, который освещал каморку и часть кривых водосточных труб. Второй фонарь был разбит. Сама стройка казалась мёртвой: ни одного сторожа и рабочего, точно вымерли все, отчего недостроенный дом обречён остаться в полуразбитом состоянии.
За трубами возвышался второй забор. Я перелез через трубы, поскользнувшись и больно ударившись коленом об ограду. Рядом стояли колбы с гудроном, и валялись потрескавшиеся доски. Старательно обойдя их, приблизился к забору. Рядом нащупал узкий проход. Вошёл внутрь, оглянулся – машину уже не видно. Адель должна ждать меня. Вспомнил, что оставил ключи в зажигании, но прав у Адель не водилось, и удрать она не осмелится, разве что побредёт пешком навстречу парковским маньякам.
Запах гудрона и разведённых бетонных смесей не прекращался. За забором я наткнулся на похожие забитые будки. Стройка явно была заморожена или закрыта на неопределённый срок. В застывшей земле прощупывались окаменелые следы, как застывают следы динозавров или снежного человека, оставаясь на тысячелетия, чтоб потом учёные ломали головы над их истинным происхождением.
Я находился совсем близко к высотке, и достаточно поднять голову, чтоб увидеть слабый огонёк на четвёртом этаже. Он привлекал меня, как пчелу цветок, и я заставлял себя двигаться дальше. Зрение полностью привыкло к темноте, а я превратился в задиристого кота, сбежавшего от хозяйки, и лазил по сваям сам по себе, в поисках корма и диких кошечек. Но на стройплощадке не было ни еды, ни кисок – полная пустота. Внезапно послышался треск и скрежет металла. Я остановился, замерев в ожидании. Из подвала вылезла тощая облезлая псина, а за ней вторая и третья. Я не шевелился. Первая псина посмотрела на меня тоскующим взглядом и заскулила. Мне думалось, что бродячие псы не должны броситься на застывшую тень. Вид у них был голодный, но не злой. Я же успел пожалеть, что не захватил с собой докторской колбасы, подобно тому, как в Нью-Йорке хорошим тоном считается держать в надгрудном кармане десять баксов для мзды напавшим на тебя нигерам-наркоманам.
Собаки оправдали ожидание и пробежали мимо, скрывшись в темноте. Я снова вздохнул с облегчением. Расстояние до цели сокращалось, и я уже настиг подъезд. Вход свободен. Рядом громоздилась рабочая униформа, грязные оранжевые жилеты и пластиковые двухлитровые бутылки, видимо, из-под пива. Бетонная лестница поднималась вверх. Тьма правила пространством, а я шёл почти на ощупь, чтоб не разбить голову об дверные косяки и кирпичную кладку.
Достав телефон, я раскрыл дисплей, освещая им путь, как фонариком, и, держась за перила, продвигался наверх. По пути чуть не пнул вёдра с краской, распинал осколки стекла, жестяные каски и стопки помятых газет. На втором этаже пахло мочой, и мимо пробежала неопознанная мелкая тварь, напоминавшая крысу. Вздрогнув и выругавшись, вляпавшись во что-то слизкое, я вцеплялся в перила и бесстрашно поднимался дальше, думая о том, что раздавил ползающую тварь, отчего так противно было под левым ботинком. Подошва прилипала к ступеням и тащило тухлятиной.
Остался один лестничный пролёт. За ним оставалось найти комнату с огоньком. Мне приходилось надеяться, что я правильно выбрал подъезд и не ошибся, иначе придётся спускаться и искать новый – так до бесконечности. А спускаться гораздо опасней: легко поскользнуться, не заметить ступеньку, нырнуть вниз, разбить лоб и остаться здесь навсегда, на съедение крысам и голодным псам, если, конечно, собаки смогут сюда забраться.
На четвёртом этаже остановился и перевёл дух. Я считал каждый пройденный этаж, поэтому заблудиться сложно, а телефон-фонарь служил главным помощником. Стирая со стен побелку и пачкая руки, я двигался по коридору, откуда манил тусклый свет, становившийся всё ярче и ярче, и я почти приблизился. Оставалось завернуть за угол, а там ещё одна тайная комната, в которую мне снова доводилось попасть.
Ускорив шаг, я навернулся на камне и упал вниз, но, выставив руку вперёд, не поранился и не разбил носа. Телефон также не пострадал.
Добрался до освещённой комнаты, не решаясь зайти. Стоял боком, прислонившись к стене, весь грязный, в побелке и пыли. Прислушивался, но за стенкой не доносилось ни звука. Там ждали меня, но я привык к темноте, и меня пугал свет. И я не решался сделать последний шаг, не решался выйти из тьмы, сжился с ней, став невидимкой. Прирос к стенам, пропах краской, вымазавшись в гудроне, отчего изменился до неузнаваемости, будто проработал разнорабочим добрую сотню лет. Превратился в перворазрядного каменщика – только каски не хватало. Но её не помешало бы заиметь, чтоб обезопасить себя и не удариться, и чтобы новая скользкая тварь не прыгнула мне за шкирку.
Промедление смерти подобно. Внутренний голос приказал войти.
Держась за косяк, я протиснулся в комнату, зажмурился и ослеп, но от страха открыл глаза, привыкая к свету, ибо он был неяркий. Под потолком мерцала ртутная лампа, раздражая зрачки. Комната пуста. Ни живых людей, ни призраков, ни Лизы. Около окна стоял деревянный ящик, а на нём пыльная магнитола, от которой уходил чёрный шнур, заканчивающийся в розетке.
Кто здесь слушал музыку и устраивал вечеринки?
Я подошёл к магнитоле и стёр с неё пыль, коей налетело немного – магнитола новая. Неужели это комната отдыха? И сюда заходят развеяться усталые работяги? Подстрекаемый любопытством, я не оставлял магнитофон в покое. Его тень отражалась в прозрачном стекле, и в стекле отражалась и моя тень, если я ещё отбрасывал тени. Руки потянулись к круглым кнопкам. Если кто-то припёр её, значит, магнитола исправна. Проверим.
Нажав клавишу «play», мне послышался тихий шум, то стихающий, то усиливающийся, и я услышал тот же стон… Лизин шёпот… Он принадлежал ей…
И я узнал её голос, но уже более явный, без помех, почти чистый и почти настоящий, не испорченный ничем, кроме звуковой записи диска.
«…Наш очаг… Я люблю огоньки… Найди меня…»
Обман!
Я раскрыл ужасный обман подлой твари!
От сумасшедшего взрыва ненависти я схватил магнитолу, вырвал шнур вместе с розеткой и швырнул её в окно. Стекло разбилось по центру, прозияв кривой овальной дырой, и груда металла полетела вниз, скрывшись за карнизом. Обманщица должна была видеть это и радоваться, смеяться, надрываясь полным животом желчи, что так ловко издевалась надо мной. Лютая месть ей удалась, доведя меня до безумия! Она не уйдёт от возмездия. Ответная кара придёт неминуемо, быстрее, чем она ожидает.
