неповторимой сущности…
Неповторимым звучанием Лиза словно пыталась что-то сказать, донести до меня новое послание, и я прислушивался, пытаясь расшифровать.
Но вместо смысла я обретал возбуждение. Простыня подо мной промокла, а я мечтал об одном: о своей сладкой девочке. Лиза превратилась в невидимку… Её не поймать, но возможно почувствовать, и я почти это сделал это. Сделал вместе с ней.
Лиза довела меня до оргазма.
Медленно и неминуемо стон затих: так же старательно, так же плавно, и более не возобновлялся.
Я расценил его окончание как сигнал ко сну.
Стон трансформируется в сон.
И я повиновался высшей воле.
Воле любимого призрака…
Глава седьмая
РАШИД
Следующий день проходил непривычно гладко. Без штормов и землетрясений. Никто особо не беспокоил, новых катастроф не случалось, а к старым невзгодам я начинал привыкать. Попробовал заняться проектами, вспомнил про Энрике и Мадонну, сделал уйму срочных звонков и объездил десяток точек.
Понял, что совершенно не в рабочей струе. То, чего опасался я сильнее всего, неминуемо свершалось: я медленно впадал в депрессию. И в депрессию не простую – бездеятельную, с отсутствием любых побуждений, с ликвидацией воли. Побуждения пропали ко всему, кроме одного – докопаться до истины и вернуть себе Лизу.
Как на зло, Фридман, словно Зевс-громовержец, метал в нас сокрушительные молнии. Я не увернулся от его точных разрядов. Фридману категорически наплевать, что мне пришлось пережить. Процесс простаивал. Моховской трепал нервы, а мы так и не организовали ни одно выступление. Продюсеры грозились забрать аванс, а я рисковал попасть на бабки. Фридман выставлял ультиматум, а я обещал подгрести огрехи в минимальный срок, но чём я думал, когда давал невыполнимые обещания? Глупец! Я уже ни черта не соображал и мечтал лишь о том, чтоб сегодня ночью ко мне вновь вернулся голос любимой…
Утешало одно: следователь подзабыл обо мне, не приглашал пропустить чашечку кофе и не задавал идиотских вопросов. Ему есть, чем заняться – обрабатывает Адель и дядю Игната. Занятное занятие, но проходит оно без меня, что утешает и даже капельку радует. Если б я ещё умел радоваться?! Я даже разучился улыбаться, а ходил хмурый, как Бирюк, и ёрзал вверх-вниз напущенными бровями.
Белкин был мне подстать, находясь на грани очередного запоя. Непонятно, что его удерживало от второго захода: страх за бабло или подпорченная печень, а может быть, и то, и другое, но мне уже наплевать, как он распорядится временем и здоровьем. Проект прогорал коту под хвост, а меня это совершенно не волновало, как и Белкина, и как Секира. Вдвойне наплевать на травматика. Тот зализывал раны в лечебнице, тискал за сиськи медсестер и давал потискать себя, соображая, как втихаря рассчитаться с боссом и свалить подальше из города. Раньше он так и поступал при надвигающемся кораблекрушении, как подлая крыса, первым сбегая с корабля.
Расхлёбывать все доводилось мне.
У Секира уважительная причина, а я сейчас в трауре. Просить отпуск за свой счёт – бесполезно. Трудиться в поте лица – невозможно, а позабыть обо всём – невозможно вдвойне.
И я поступил единственно правильным образом: забил на проект и погрузился в горькие думы и расследование Лизиной гибели. Именно гибели. Иначе я и не представлял себе её смерть. Тело её в земле, но душа летает рядом, и стон её так же реален, как истерики Фридмана. Но к чёрту его галимую контору. Пусть спускает собак и заряжает пушки. Белкин первым попадёт под расстрел, а мне велено уйти в тень.
Я забил на работу.
Никого не предупреждал. Просто вырубил телефон. Просто развернул «Мазду 6».
И помчался навстречу ветру. Слушать его песню, как стон потерянной любимой.
Вскоре пришлось включить телефон, чтоб провидать Адель. Накопились вопросы. Отныне я сам становился следователем, а все вокруг становились подозреваемыми. Я завёл на всех уголовное дело, и первая по списку подозреваемая – Адель.
Поэтесса снова ответила и сама предложила встретиться. Дурочка уже пообщалась со Звонарёвым, но приятная беседа никак не отразилась на её самочувствии, либо она старалась мужественно держаться.
– Звонарёв – герой нашего времени, – говорила она, делясь впечатлениями в «Курвуазье». – Очень внимательный и чуткий собеседник. Я представила себя настоящей звездой. Столько внимания к моей скромной персоне!
– О чём он спрашивал? – интересовался я, не давая ей возможности увлекаться.
– О тебе.
– Обо мне?
– Да. Ты ему очень приглянулся. Он подозревает тебя.
– В чём?
– В причастности к смерти Лизы, – не без трепета выпалила Адель.
Ей было всласть унижать меня, обвинять в смертных грехах, но мне известно, что это блеф. Ей известно гораздо больше, и она выдаст мне правду, иначе придётся ее придушить. Я всегда не любил зарвавшихся поэтесс.
– Но это же смешно! – отвечал я. – Звонарёв сам тебе это втолковал или у тебя другая информация?
– Возможно, – поддавала пару Адель, – но я выгораживала тебя. Ты невиновен. Виновна я, что не предостерегла Лизу от грозящей опасности, не остановила на пути злого рока!
– Что ты несёшь? Как не предостерегла?
– Накануне мне приснился сон!
– Стоп! Не начинай пороть ерунды!
– Как хочешь! Не ерунда! – вспылила Адель. – Это ты ерунда! Я не настаиваю, и нечего тебе говорить! Ты не заслужил. Думаешь, я не знаю, чем вы там занимались? Ошибаешься! Лиза предупредила меня, что рискнула на бесшабашный и откровенный эксперимент, и я знаю, где вы были и чем всё закончилось. У Лизы не водилось от меня секретов, и у меня не водилось секретов от неё. Ты даже не представляешь, как мы близки?! Близки до сих пор. И мы до сих пор общаемся – я слышу её голос.
При упоминании о голосе чуть не остановилось сердце. Как она может слышать его, если голос Лизы слышу я?
Невозможно…
– Голос, похожий на стон, – продолжала Адель. – Он приходит по ночам. Трепетный… Безвозмездный… Лиза разговаривает, подавая тайные знаки. Но у меня пока не получилось расшифровать.
– С чего вдруг её голос приходит к тебе?
– А к тебе разве нет?
– Я не спятил! – рявкнул я.
Признаться в обратном – равносильно полному краху. Только мой голос настоящий, а Адель всего лишь склонна к видениям и слепому самовнушению, как типичная прогнившая истеричка. Если б искали в деревне кликуш, то Адель подошла бы первой, без кастинга. Голос – слишком интимно. И не говори ничего о Лизе! Девять дней еще не прошло. Она слышит.
Чтоб перекрыть нахлынувшие переживания, я повернул стрелки на следователя. Теперь поэтесса призналась, что Лиза раскрыла ей правду, а значит, она должна знать, где искать Ливенсона и убийц Лизы, ведь тогда я уже не сомневался, что её заставили надеть на себя петлю. Сама Лиза слишком сильно любила жизнь, ждала моего предложения, но не дождалась. И в этом моя вина.
Mea culpa, mea maksima culpa…
Вспомнив про допрос, Адель снова стала нести несусветную чушь. Неизвестно, что было ложью, но, со слов поэтессы, следователь уделил особое внимание её творчеству и попросил Адель почитать ему
