двоих.
Обойдя кладбище вдоль и поперёк, искусанные и сонные, мы вернулись к воротам. Ни одного растерзанного мертвеца по пути не попалось. Николаич выглядел уставшим и сонным.
– Сгинул, паскуда, – прокомментировал он наш поход.
– Куда? – спросил я, размышляя, что кругом гиблые места, и некуда сгинуть. Если только Могилыч сам мертвец и убежал на болото, укрывшись в трясине.
– Мне почём знать, – разочаровал сторож. – Но сюда не сунется. Утром перед начальством отчитываться. Как репутацию кладбища держать? Случай-то экстренный. Позвонить ему придётся. Дай сотовый? Есть?
– Был, – неуверенно произнёс я, проверяя карманы. Телефон смиренно лежал в брюках. – Дать?
– Ладно. Утром позвоним. Ещё думаю, как ему мягче всё изложить. Ситуация пахнет дерьмом.
– Всё в дерьме.
– Правда! И мы с тобой по самые уши.
Вдруг нас осветило огненное зарево. За воротами пылало кострище. Огни пламени возвышались за калитку и грозно трещали.
– Что за..? – прорычал сторож.
– Это где горит?
– Где? Рядом с будкой!
– Машина! Там моя машина!
– Герман! До пожарных, как до ярмарки.
– Моя машина! – орал я и кинулся к воротам, оставив сторожа.
Сзади послышались ругательства и короткие шажки. Ему страшно брести с кладбища одному, но я не оборачивался и нёсся, как угорелый, вперёд. Не добежав до ворот, сокращая путь, я перелез через ограду, окончательно порвав рубаху, и рванул к пламени.
Моя Маздочка объята огнём. Пламя неслось вверх, задевая кроны деревьев, а я прыгал вокруг машины, не зная, что предпринять. От отчаяния схватил длинную ветку и стал долбасить по крыше, пытаясь сбить пламя. Отчаяние нарастало, как взлетал ввысь разгорающийся огонь.
– Уйди! Громыхнёт! – кричал сзади сторож.
Я не верил ему и продолжал тушить сгорающую Маздочку, а ведь она предупреждала меня, а я не верил, но она верно служила и не встала на полпути. Так я терял не только любимую женщину, но и любимую машину.
Прощай, «Mazda 6»!
Подоспевший Николаич оттащил меня в сторону.
– Уйди! Сам спалишься! Шибануть может.
Уже выбросив горящую ветку, я не сопротивлялся ему. Из глаз катились слёзы, и нетерпелось сгореть вместе с машиной, но Николаич крепко держал меня за пояс.
Внутри машины хлопнул бензобак, прибавив гари и пламени.
– Слабо шибануло, – оценил сторож и отпустил меня. – Воля тебе! Порезвись.
Поздно. Куда мне идти резвиться? Машина сгорела.
– Вода?
– На фига?
– Потухнет сама. Собрался в ремонт сдать? Не смеши.
Так же быстро огонь угасал, превратив автомобиль в жестяное капище. Я снова приблизился к ней и вдыхал запах тлеющих шин.
– Могилыч мстит. Сучонок! Отодрать его мало!
– Могилыч! – кричал я, раздирая глотку. – Могилыч, бля! Могилыч..!
Старпёра прорвало на смех, но я не останавливался и кричал, вызывая сволоту на честный бой, но Могилыч не отзывался на эхо моего крика, которое доносилось далёко в поле, пугая перелётных птиц, как и самого виновника адского пламени.
Маздочка догорала, отбрасывая в темноту копоть и гарь, освещая кирпичную ограду. Огонь не разжёг деревья, и кроны потухли на ветру. Смрад шин и металла отравлял воздух, но, распространяясь по округе, быстро растворялся в воздушном потоке. Глаза слезились от едкого дыма, а руки покрывались сажей, будто пришлось разгрузить без рукавиц не один грузовик с углем.
Николаич торопил меня в будку, когда ему надоело стоять в сторонке и наблюдать, как я совершаю языческие обряды около догорающего кострища. Как верховный жрец вуду, я пытался оживить прежние механизмы и заставить их завестись. Жрец из меня вышел никудышный. Николаич устал ждать и силой потащил меня к будке. А Могилыч так и не объявился.
Перед тем как захлопнуть дверь, он оглядел темноту и для профилактики пальнул в небо двустволкой, спугнув стаю стрижей. Выстрел посвящался всем бродячим тварям, чтоб те не появлялись, иначе следующий выстрел будет не предупредительным, а на убой.
Сплюнув, он громко щёлкнул засовом. Сторожевая оказалась просторной. В ней вполне умещались несколько человек. Не знаю, как положено по ГОСТу и технике безопасности, но Николаич почему-то дежурил в одиночку. Он посадил меня на стул у вешалки с тёплой шерстяной одеждой. Взявшись за голову, я сидел, как подсудимый в ожидании приговора на смертную казнь. Отложив ружьё в угол и не проверив окна, Николаич поправил задвинутые шторыё и отошёл к тумбочке.
Подумаешь, жестянка сгорела?! Всему виной мои грешные мысли о гоночных бестиях, уверял я себя, вытирая грязные пальцы о волосы. Запах гари и дыма заполнили сторожевую. Воняло больше от меня, но Николаич не затыкал нос и не делал пустых замечаний.
Я окончательно убедился – машины читают мысли. Не измени я Маздочке, никто не стал бы её поджигать. Или она сама покончила с собой, решив отомстить, повторив участь Лизы?! Таким же кощунственным способом, чтоб мне было противно и отвратно. У неё не спросишь, и она толком и не объяснит, как обстояло дело. Машина – не человек, а глухонемое порождение автопрома.
Прокашлявшись, Николаич не удержался и вновь взглянул в окно, выпятив потрёпанные армейские шаровары.
– Догорает, – он выпрямился и достал с тумбочки кружки. – Выпьешь?
– Нет, – неуверенно ответил я.
– Легче станет.
– И так пьян. Свалюсь навзничь.
– Как хочешь. Дело хозяйское.
И я неспроста отказался залить горе в вине. Впечатления от Переделкинского кладбища и страсти- мордасти с исполинским извращенцем подействовали на меня сильнее любого рома. Переделка в Переделкино! Нехило. Стопроцентный спирт не дал бы мне столько впечатлений, как осквернённые на моих глазах покойники, Могилычи и сожжёные автомобили. Я и так пьян – куда более? Если б не крепкий стул, я валялся бы у порога. Спасибо гостеприимному Николаичу.
– Чаю выпьешь?
– Можно.
В горле першило, и гарь разъедала лёгкие. Жажда пролезала сквозь трахею. Если б не его предложение, я бы долго сидел без всяких желаний. Раз предложил, так и отвечай.
Сторож за словом в карман не полез и подал кружку коричневого кипятка.
– Сахара нет.
– Ничего.
Облезлый и измождённый, я принял жестяную кружку и прислонил её к носу. Пар обдал меня жаром, но уже гораздо приятнее. Ручка нагревалась стремительно, и пальцы быстро обжигались. Отхлебнув глоток, я поставил кружку на пол и дунул на пальцы. Оставалось получить ожог. Как я не получил его на пепелище – необъяснимо.
– Садись за стол, – потребовал Николаич, – что ты как бедный родственник?!
Натужившись, я отдёрнул от стула зад и с поникшей головой доплёлся до сторожа, присев рядом на ветхую табуретку. Голова кружилась. Табуретка качалась, но держалась, не трескалась. Я удерживал равновесие и остановил её колебания, найдя выгодную точку опоры. Вспомнил, что забыл про чай.
