вышли из возраста попугаев? И, как я погляжу, собираетесь поучать других? Ну, слава богу! А то я не знала, с какой стороны подойти к тебе… — И она, не давая опешившей Дарке опомниться, обхватила ее маленькими ручками и сжала в объятиях, словно в клещах.
Вот и выплыла наружу общая тайна. И сразу все показалось игрой в прятки. Еще бы! Дарка собиралась просвещать хозяйку — профессиональную подпольщицу с многолетним стажем, а Зоя в свою очередь не знала, как подступиться к белобрысой украиночке из интеллигентной семьи.
Девушки и не заметили, как от общего перешли к интимному! Дарка первая рассказала подруге, что в Черновицах кончает, гимназию один молодой музыкант по имени Данко.
— Дарика, Дарика! Молода ты еще, много не знаешь. Не знаешь, между прочим, что среда засасывает человека, как трясина. Если твой Данко пять лет проведет в доме коммерческого советника, то… Но не буду каркать над твоим счастьем, не буду, драгуца! Испытай силы! Без борьбы ничто не дается, сестренка моя русокудрая!
Зоя вскользь упомянула, что у нее тоже есть или, точнее, был «кто-то». Был и нет, хотя он жив. А это главное. Пока есть жизнь, есть и надежда.
— Дарика, мне послышалось или уже и впрямь пропел петух? Пошли спать, а то солнышко засмеет нас, застав на этом диване!
Дарке снился страшный сон. Кто-то сталкивал ее в глубокую пропасть, такую глубокую, что и дна не видно. Это Зоя, не в силах побороть Даркин каменный сон, просто тащила девушку с постели.
— Вставай, соня, а то опоздаешь в гимназию!
Оживление Зои показалось Дарке подозрительным.
— Нет, не встану, пока не скажешь, чему ты так рада. Ну?
— Что, заметно по мне? Вот так-так! А я хотела сделать тебе сюрприз. Ну, раз уж догадалась, получай!
И она не подала, а бросила Дарке на грудь два письма. Одно Дарка узнала сразу — от мамы, второе — от Данка.
Девушка схватила письма и, словно щука, поймавшая добычу, нырнула под одеяло. Радость была так велика, что она стеснялась показать Зое свое поглупевшее от счастья лицо. Вытерла под одеялом слезинки и только тогда высунула голову.
— Сразу! От мамы и от Данка! От Данка и от мамы!
Дарка взвесила письма на ладонях и первым вскрыла письмо Данка.
Хозяйка взяла ведро для торфа и вышла из комнаты.
Данко не был искушен в писании писем девушкам. Стиль его был прост, без всяких поэтических аллегорий и сравнений, фразы короткие, логичные.
В первых строках своего письма (так и было написано) он просил у Дарки прощения за то, что долго не отвечал на ее милое послание. Между прочим, ему немало времени пришлось дожидаться весточки от злой Дарки. Чуть было не рассердился на нее! («Ему и в голову не приходило, что он первый может написать мне».) Но, кстати говоря, Данко не виноват, что Дарка получит ответ так поздно. Это фокусы его матери, приехавшей навестить сына. Он вынужден был признаться, что ему за полугодие грозит двойка по математике. Вот мать и решила не показывать Даркиного письма, пока он не ликвидирует двойку. Чтоб не забивал себе голову Даркой. Бедная мама не знает, что у него и так голова забита этой Даркой. Честное слово, он даже никогда не предполагал, что так будет скучать по ней. Всякий раз, проходя по Домнику, он вспоминает, что Дарка должна была жить здесь. Данко будет ждать ее приезда в Веренчанку. Сейчас зима, но разве не приятно пройтись по белой дороге, между двумя рядами акаций, запорошенных снегом? До свидания, милая Дарка! До свидания в нашей Веренчанке!
Дарка, прижимая письмо к груди, думала: «Неужели воздействие среды Шнайдеров окажется сильнее моей любви? Да простит меня Зоя — не верю. Пусть называет меня наивной, пусть сколько угодно покачивает головой, а я все равно не верю!»
Именно в эту минуту Зоя вошла в комнату.
— По глазам вижу, что письмо от него…
— Да…
— А мой Траян уже третий год в тюрьме…
Дарка притворилась, что не расслышала печальных слов Зои. Ей нечем было утешить подругу.
Письмо мамы было ответом на Даркино, в котором та в мрачных красках описывала свою жизнь в Штефанешти. Дарка каждой фразой намекала на одиночество, на трудный Зоин характер, на свою моральную изоляцию.
Дарка написала письмо под впечатлением пасмурного, дождливого дня, а потом сама жалела, что опустила его в ящик. И вот теперь мама ровным, образцово-показательным почерком давала советы дочери: «В жизни, доченька, надо привыкать ко всему. Кого больше закалят жизненные невзгоды, тому потом легче живется». Мама от всего сердца сочувствует своей доченьке. Зная Даркин характер, она представляет, как девочке тяжело переносить одиночество, но одно маму радует — ее дитя в безопасном месте. «А в наше время, доченька, это едва ли не самое главное…»
«Мама, — говорит ей Дарка через заснеженные просторы, — мама, как ты не понимаешь, что в нынешнее время единственное безопасное место есть только в твоем сердце?!»
XXIX
Три вечера подряд в бабушкиной комнатке допоздна горел свет. Столько потребовалось времени, чтобы Дарка рассказала все дочиста, или, как говорит бабушка, от «а» до «зет», о том, как ей живется в чужом городе, в чужой гимназии, но не у чужих людей.
На этот раз табель без двоек как будто не имел для родителей никакого значения. Дарку это даже немного обидело:
— А хороший табель — это для вас ничего не значит?
Папа объяснил:
— Ну, как не значит! Но, видишь ли, Дарка, ты на двойки никогда не училась, а то, что было… это скорей всего за счет твоей невнимательности. А когда к тебе перестали придираться, ты сразу же показала, на что способна! Я ни капельки не сомневался в твоих способностях… Меня мучало, как ты приживешься на чужбине… среди чужих… Вот что было для нас важнее всего!
«Мне кажется, что надо было больше говорить о своей тоске по дому и родной стороне. От меня этого просто ждали. Папа и мама как будто слегка даже разочарованы, что я так безболезненно приспособилась к новым условиям. Я не могла им сказать, что моя тоска по дому распространяется еще кое на кого помимо нашей семьи. Пусть уж лучше считают меня черствой».
И только четвертый день начался как обычный день.
На кухонной плите «дышала» жиденькая, специально для Славочки, мамалыжка. Бабушка жаловалась, что кто-то вчера оставил во дворе подойник. Теперь придется его снова выпаривать и в кухне снова «заплачут» стены и стекла. Папа на краешке плиты подсушивал на газете свою ежедневную порцию табака. Мама надевала ребенку папучи[75] (утром на кухне теплее). Славочка, играя, капризничала, поджимала пальчики, ножка не влезала в вязаную туфельку, а мама не могла уговорить девочку, чтобы та держала стопу свободно. Мама нервно поджимала губы, Славочка смеялась и дергала то левой, то правой ножкой. Дарка мыла посуду после завтрака, автоматически опуская чашки в одну, потом в другую миску с водой и симметрично укладывая их вверх донышками на жестянке, которая служила когда-то подносом. А мысли ее были заняты письмом Данка, в котором он достаточно скупо сообщал, что, верно, не сможет приехать на рождество в Веренчанку, потому что будет в Берегомете готовиться с друзьями к экзаменам на аттестат зрелости. Слово «друзья» в этом письме не означало только представителей мужской половины молодого поколения. В этом контексте оно для Дарки вырастало в своего рода мафию, которая имела силу приказывать и вообще распоряжаться его особой.
